Она жила почти до юности в единственном доме на далеком плато, каждый день видя виды преимущественно ровной, поросшей травой сельской местности, которую я знала много лет только по иллюстрациям. В одном из домов, где я жила, в одной из дверей было цветное стекло. Она каждый день видела не только цветные стекла в нескольких дверях своего дома, но и далекие виды множества дверей и окон особняка, комнаты за комнатами, где на стенах, полу или мебели были зоны приглушенного цвета, куда ранним утром или поздним вечером проникал тот солнечный свет, что все еще мог проникнуть под нависающую железную крышу и сквозь лианы и плющи на веранде. Ее родители, возможно, не были регулярными прихожанами, но они поженились до прихода священника, и они отправили свою дочь в…
Воскресная школа, организованная той же протестантской конфессией, которая построила церковь из бледного камня и установила в притворе церкви цветное окно, вид которого побудил меня начать писать этот отчёт. Её воспитание и моё были довольно разными, но мы с ней, как и почти любой другой молодой человек нашего времени и места, были вынуждены в течение года нашего детства, морозными утрами или жаркими днями, находить интерес, или делать вид, что находим интерес, к той или иной книге для чтения, составленной Министерством образования нашего штата и продаваемой по дешёвке во все школы, как государственные, так и конфессиональные. Способные читатели, такие как она и я, прочитывали всю нашу «читалку», как её называли, в первые несколько дней после того, как она нам досталась. Затем, в течение оставшейся части года, мы были вынуждены сидеть на так называемых уроках чтения, пока кто-нибудь из наших одноклассников старательно читал вслух тот или иной абзац из какого-нибудь прозаического произведения, которое нам, способным читателям, давно надоело. Книги для чтения были впервые опубликованы за десять лет до моего рождения и широко использовались в течение почти тридцати лет после этого. В те годы многие школы, как государственные, так и религиозные, были настолько плохо оборудованы, что ученики не читали никаких других книг, кроме своих книг для чтения. Так было, безусловно, в школах, которые я посещал, и я не смог бы начать писать этот абзац, если бы не то же самое было в школе, где училась моя дочь.
Нас с дочерью порой отталкивала не столько тематика многих статей в хрестоматиях, сколько их моральный подтекст. Ни она, ни я не смогли бы придумать такого выражения – можно было бы сказать, что составители хрестоматий, если не сами авторы текстов, поучали нас. Иногда их проповеди были резкими, но даже когда они поучали тонко, мы, те, кого в детстве так часто поучали родители, учителя и пасторы, были бдительны. В хрестоматиях было много иллюстраций, но все они были чёрно-белыми. Мы с дочерью понимали, что цветные иллюстрации сделали бы хрестоматии непомерно дорогими, но удивлялись, почему так много линейных рисунков нас не привлекают, а репродукции фотографий – нечёткими, а детали размытыми, и нам даже иногда казалось, что стилизованные дети на рисунках и серые пейзажи на полутоновых репродукциях имеют некую моральную цель: напомнить нам, что жизнь – дело серьёзное. Очень мало статей в хрестоматиях были откровенно религиозными. Я помню только отрывок из «Путешествия пилигрима» , рассказа о
Первые годы отцов-пилигримов в Америке, и то, как я узнал из заметок в конце одной из книг для чтения, что Джон Мильтон, автор нескольких отрывков в этой серии, был поэтом пуританской Англии, уступающим только Шекспиру. Тем не менее, у меня часто возникало ощущение, будто каждая из книг для чтения была составлена в одиночку каким-то благонамеренным, но надоедливым протестантским священником. В детстве я не мог отличить протестантские конфессии от других, но тридцать пять лет спустя я долго беседовал с женщиной, чья диссертация на соискание ученой степени по педагогике утверждала, что неявное послание этой серии книг для чтения воплощало, как она выразилась, мировоззрение нонконформизма первых десятилетий двадцатого века.
И всё же в книгах для чтения были моменты, которые мы с дочерью, вероятно, запомнили на всю жизнь. По какой-то причине составители серии включили в каждый том один-два отрывка, которые не только были лишены нравоучений, но и, вероятно, оставили бы ребёнка-читателя по крайней мере в задумчивости, если не встревоженным. В одном из множества возможных вариантов моей жизни мы с дочерью познакомились ещё в юности и начали общаться. Среди множества тем, о которых мы с удовольствием говорили, были морозные утра и жаркие дни, когда каждая из нас искала в школьной книге что-нибудь из немногих, способных увести наши мысли от негостеприимного класса, морализаторские тексты, которые с запинками читали вслух один за другим наши скучные одноклассники, унылые иллюстрации. Мне было приятно услышать от неё, что она часто читала и размышляла над историей о кобыле, которая в последние годы работала питчером. Она любила рассказывать жеребёнку, рождённому под землёй, о зелёных лугах и синем небе, которое она когда-то видела, хотя жеребёнок считал рассказы кобылы выдумками, и сама кобыла наконец начала придерживаться того же мнения. Она, дочь, была рада услышать от меня, что я тоже читала и размышляла над стихотворением о старой лошади, которая большую часть своей жизни была запряжённой в кабестан на руднике и вынуждена была постоянно ходить кругами, пока рудник не закрыли, а лошадь не отпустили на пастбище неподалёку, но она до последнего часа своей жизни слонялась как можно ближе к тому месту, где прежде трудилась и страдала. Мне было приятно услышать, что она часто читала и размышляла над стихотворением об игрушках, которые годами пылились и ржавели, но всё ещё верно ждали возвращения своего хозяина – маленького мальчика, который поставил их на место, но так и не вернулся. Ей было приятно услышать, что я…