Я только что практиковал тот тип самоанализа, который, как я полагаю, потребуется от обитателей каменного дома. Я узнал, что мой мысленный образ
Дом значительно расширился с тех пор, как я последний раз его осматривал, или, скорее, обрастает целой серией спутниковых снимков. Теперь, когда я думаю о доме, то вижу вокруг него, там, где раньше я видел лишь газоны, клумбы и фруктовый сад, хижины или коттеджи из того же желтоватого камня, из которого состоит дом. Хижины слишком малы, чтобы иметь веранды, но даже не глядя внимательно на окна, я знаю, что по крайней мере одно окно в каждой хижине имеет одно или несколько цветных стекол. Хижины расположены так, как я предполагал, были расположены кельи в некоей монашеской общине, о которой я читал, возможно, сорок лет назад. Монахи принадлежали к картезианскому ордену, а их монастырь находился в южном графстве страны, где родились пятнадцать из шестнадцати моих прапрадедов, в той же стране, где родилась владелица каменного дома, вокруг изображения которого находятся каменные хижины, о которых идёт речь в предыдущем предложении. Монахи считали себя общиной, но собирались вместе лишь раз в неделю после обеда для совместного отдыха: нескольких часов прогулок, игры в кольца или шары. В остальное время каждый монах жил в уединении, молясь, читая, пишу или возделывая огород, который служил ему большей частью пищи. В каменном доме, как мне представляется, всего четыре или пять основных комнат – слишком мало для того количества писателей, которые, как я предполагаю, там поселятся.
Просторные комнаты в доме, многие из которых имеют витражные окна, используются для приема пищи, проведения совещаний или общественных мероприятий.
Одна из таких комнат, несомненно, используется как библиотека. Каждый обитатель дома учится, читает, пишет и спит один в той или иной из отдаленных кают.
Женщине не нужно было упоминать во время интервью то, что, несомненно, понимали все её слушатели: что в каменном доме будут проводить время как мужчины, так и женщины, разумеется, свободные от каких-либо ограничений по половому признаку. Я тоже понимал это, слушая. В присутствии других, даже если это предполагаемые лица, чьи голоса доходят до меня только по радио или телефону, я думаю и чувствую в основном обычным образом. Однако, оставаясь один за столом, и особенно во время написания такого отчёта, как этот, я становлюсь тем, кого многие назвали бы чудаком или аутсайдером. Едва я начал размышлять о каменном доме, как обнаружил, что разрабатываю строгие правила, призванные держать по большей части порознь мужчин и женщин, которые будут там жить. Конечно, одни только правила не могли помешать мужчине и женщине встречаться наедине в своей каюте, если они того пожелают. Однако, по моему мнению, любой человек, который был
кого-то влекло к каменному дому и кто был вынужден исследовать там истоки своих личных образов, — любой такой человек был бы рад освободиться на время от тесного контакта с другим.
Однако другие детали каменного дома никак не соответствовали тому, что я слышал по радио. Женщина, как я теперь припоминаю, говорила о встречах и глубоких беседах. Вероятно, она имела в виду группу мужчин и женщин, непринужденно сидящих вокруг стола. С самого начала я увидел большую комнату, в которой свет, проникая сквозь окна, был искажен, исчезая из моего мысленного взора. В комнате не было ничего, что напоминало бы стол или стулья. В дальнем от меня конце комнаты находился органный хор. Слева и справа от моей мысленной точки обзора располагались несколько рядов хоров, которые я видел только на иллюстрациях. Комната, очевидно, была какой-то заброшенной часовней, хотя я, её предполагаемый архитектор или проектировщик, не мог видеть позади себя четвёртую её сторону, где наверняка находился пустой алтарь.
В упомянутые партеры чинно входят нынешние обитатели каменного дома: женщины – с одной стороны, мужчины – с другой. Что произойдёт дальше, я пока не могу себе представить. Возможно, когда основатель каменного дома ответит на моё письмо, я смогу лучше представить себе, в первоначальном смысле этого слова, некоторые из тех страстных, но пристойных споров, которые могли бы состояться в этой причудливой, но официальной обстановке. До тех пор обе группы молча и с тревогой смотрят друг на друга.