Глава 7
Герцогский дом владел в стране многими старинными замками с прекрасными садами и парками, но они лежали большей частью или близ городов, или на плоских равнинах, где все аллеи выходили в поле, а лес виднелся тонкой полоской на горизонте.
Предки герцога предпочитали светлые долины горному лесу, когда выбирали себе жилища, хотя были страстными охотниками и целые дни проводили в горах, гоняясь за зверями; они всегда довольствовались маленькими незатейливыми постройками, вполне удовлетворительными для того, чтобы провести в них ночь и приготовить простое кушанье. Поэтому покупка Герольдгофа Альтенштейнов, расположенного в здоровой горной и лесистой местности, была очень удачна, и вся страна приветствовала ее. Для трех еще маленьких принцев, сыновей герцога, и для его очень болезненной жены такое местопребывание было очень желательно, и все находили вполне естественной ту чрезвычайную поспешность, с которой Герольдгоф подготовляли к приезду новых владельцев.
Молодая герцогиня лихорадочно торопила всех; никакая перемена климата не могла укрепить ее угасавшие силы, теперь она возлагала надежды на горный воздух. Вследствие всего этого многие постройки, по приказанию герцога, были приведены в порядок только внешне.
Он очень рассердился, когда узнал, что уничтожили сирень и боярышник, потому что они затемняли комнаты фрейлейн. Не позволил трогать древний водоем… Он назначил кастеляном замка старого Фридриха Керна, который служил у последнего Альтенштейна кучером, лакеем и садовником. Прислуга была очень недовольна, узнав об этом. Однако его высочество правильно рассудил, что такой верный слуга будет лучшим сторожем его нового поместья.
Таким образом, Герольдгоф мало изменился. Некоторые редкости, принадлежавшие Альтенштейнам, были куплены герцогом через третьи руки и возвращены на место. Так, великолепные канделябры из мейсенского фарфора и такая же люстра вернулись вместе с мебелью рококо, инкрустированной гербами и вензелями Альтенштейнов из перламутра и серебра. Все остальное было отделано заново, и покоившиеся в часовне с трудом узнали бы свой дом, если бы встали из гробов, – так велика была утонченная роскошь, которая благодаря богатству и художественному вкусу герцога украсила все комнаты в Герольдгофе. Работали неустанно днем и ночью, и поезда ежедневно привозили лучшую мебель и украшения из Парижа и Вены. Двор должен был переехать в Полипенталь в конце июля.
Тем временем наступили перемены и в Совином доме. Гейнеман, потирая руки, говорил, что отлично устроил все дела. Однажды перед садом остановилась телега, и воск, собранный трудолюбивыми пчелами и монахинями, из вековой тьмы был вынесен на свет божий и увезен, чтобы служить людям. После этого Гейнеман, положив пачку ассигнаций на стол своей барышни, сказал с плутовским блеском в глазах, который так шел его открытому широкому лицу, что теперь можно мазать немного больше масла на хлеб к чаю и класть в суп побольше мяса, а купить новые занавески просто необходимо, поскольку много глаз заглядывает с шоссе в окна угловой комнаты.
Да, на дороге стало гораздо оживленнее, и очки фрейлейн Линденмейер сидели больше у нее на лбу, чем на носу. Она чаще опускала вязанье и не могла внимательно читать из-за оживления на шоссе, но говорила об этом со смехом. Лесное уединение хорошо, небо прекрасно – иначе поэты не воспевали бы его так единодушно, но, право, когда за целый день не проедет даже самый простой воз, не говоря уже о веселых разносчиках или молочницах из деревни, становится скучновато.
Первыми приехали из Герольдгофа три маленьких принца со свитой и прислугой; вероятно, им очень нравилась дорога к Совиному дому, потому что они ежедневно на ней появлялись. Великое удовольствие доставляли они фрейлейн Линденмейер, проезжая на красивых пони. Так же хорош был экипаж Нейгаузов, его можно было рассмотреть в подробностях, потому что он всегда ехал очень медленно; в нем обыкновенно сидела фрау фон Берг и держала на коленях маленькую жалкую дочурку принцессы Екатерины, а барон сам правил лошадьми.
Гейнеман, напротив, как только показывался экипаж, всегда особенно усердно начинал заниматься своими розами; он старался не слышать и не видеть его, поворачиваясь спиной к шоссе: эта полная женщина так важничала, сидя в роскошной коляске, как будто сама была герцогиней, и потому он ее терпеть не мог. Старик сам видел, как она однажды, заметив его барышню, стоявшую у перил в белом воскресном платье и прекрасную как ангел, отвернулась так быстро, словно ей в лицо прыгнула ядовитая жаба. Проезжая мимо, она насмешливо рассматривала в лорнет Совиный дом и так высокомерно оглядела с головы до ног его самого, старого Гейнемана, как будто он обязан был поклониться ей самым покорным образом.