— Осип там спит, шорник… Неможется ему, объяснила Леканида, шагая к печи. — К ужину только прибег Ермошка-то, наголодался за день, как пес, а потом свернулся — только его и видела.
На печке, действительно, спал шорник Осип, а за ним сам Ермошка. Гусь схватил его за голую ногу и сонного поволок прямо на пол.
— Тебя-то и надо, молодца! — грозно крикнул Гусь, встряхивая заспанного Ермошку.
Ермошка ничего не понимал и только смотрел кругом заспанными глазами. Гусь ощупал его, слазил на печку, пошарил там — ничего.
— А где у него сундук? — опрашивал Гусь, огорченный этой неудачей.
— Никакого и сундука нет, — ответила Леканида, сообразившая, в чем дело. — Весь тут: рубаха на ём да штаны. Никакого сундука нет.
Гусь схватил Ермошку за руку и поволок из казармы. Мальчик упирался изо всех детских сил, пробовал укусить руку Гуся, но все напрасно.
Ермошка очнулся за пределами казармы и понял, что все кончено. Гусь куда-то тащил его за руку, а мосье Пертубачио подталкивал сзади коленом. «Убьют меня в лесу», — мелькнуло в голове у Ермошки, и он попробовал закричать благим матом. Но и эта последняя попытка не помогла, потому что Гусь закрыл ермошиин рот своей широкой ладонью. Они молча отвели пленника от казармы и остановились.
— Сказывай, куда дел деньги? — рявкнул Гусь, подняв Ермошку за волосы.
— Дяденька, вот те Христос, не бирал!.. знать не знаю!.. — вопил Ермошка, отчаянно болтая ногами.
— А вот узнаешь!.. Мосье, держи его за ноги.
Ермошка был повергнут на землю, и Гусь с ожесточением принялся его лупить сломанной по пути розгой. Отчаянный вопль огласил лес и жалко замер.
— Не знаешь? — спрашивал Гусь, делая небольшую передышку.
— Ничего не знаю… вот сейчас провалиться…
— Мосье, теперь ты катай его, а я подержу за ноги, — решил Гусь.
Экзекуция началась с новой энергией, и новый вопль Ермошки опять замер в окружавшей темноте. Ермошку били так часто и много, что он перенес бы это истязание, но его испугала ночь, окружавшая темнота и его полная беззащитность. Что стоило рассвирепевшим мужикам убить его, а потом бездыханное ермошкино тело бросить куда-нибудь в шурф. Эта мысль заставила Ермошку сделать признание.
— Давно бы так, — другим тоном проговорил Гусь. — Куда деньги-то запрятал, пес?
Ермошка сообразил: ему нужно было выиграть время и место. Разгорячившись, мужики запороли бы его насмерть, да и место самое глухое.
— Под крыльцом в землю закопал… — признался Ермошка, лежа на земле. — У господского дома под крыльцом.
— Ну, смотри, ежели надуешь, так я тебя в порошок изотру, — пообещал Гусь. — Под крыльцом, говоришь?
— В уголке закопал.
По дороге к господскому дому Гусь наломал розг и очистил их от листьев.
— Отдай мои семь рублей, — говорил мосье Пертубачио, подталкивая Ермошку ногой. — Я тебе пряников куплю…
В господском доме окна были еще ярко освещены, когда Ермошка. очутился на месте преступления.
— Ну? — коротко буркнул Гусь, когда они подошли к крыльцу. Ермошка осмотрелся и полез под крыльцо. Гусь тоже растянулся на земле, хотя и не мог залезть в узкую дыру. Несколько времени Ермошка копал землю, а потом заявил шопотом:
— Дяденька, кто-то утащил портмонет-то!..
— Что-о! Ах, ты, подлец… да я…
Гусь никак не мог залезть под крыльцо и только болтал ногами, а Ермошка, воспользовавшись удобством своей неприступной позиции, заревел таким благим матом, что сбежались не только все из господского дома, но и из корпуса служащих. Гусь был сконфужен… Вукул Ефимыч сам принялся за разбор дела и, когда узнал все подробности, залился неудержимым хохотом: уж очень ловко все было оборудовано.
— В штанах, говоришь, портмонэ был? — спрашивал он растерявшегося мосье Пертубачио. — Пришел, надел штаны, а портмонэ-то и нет…. Ха-ха-ха!.. Дудил в трубу, представлял, а денег и нет? Ох, уморил… Ну, и ловок Ермошка! Как вы его, черти, насмерть не забили в лесу-то!
Развеселившийся Вукул Ефимыч заплатил мосье Пертубачио красненькую «за хлопоты», а Ермошку велел отпустить с миром. Когда Гусь рассказывал о подвигах Ермошки, весь господский дом покатывался со смеху. Вукул Ефимыч был доволен и велел покормить комедьщиков ужином.
Когда на другой день мисс Санта-Анна проснулась, первое, что ей бросилось в глаза, была сивая лошадь, — она понуро и сконфуженно посмотрела на нее своими добрыми глазами. Великолепный сивый хвост был отрезан начисто… Кто это сделал — всем было ясно, как день.
1890