— Посмотри-ка вон на того лейтенанта! Не напоминает ли он тебе твоего знакомого Моне-Сюлли?
Эрика быстро и нервно ответила «нет» и в тот же момент заметила на противоположной стороне улицы Мари Шлерн, которая, как и все, смотрела на французских солдат.
Увидев Альби и Эрику, Мари приветственно помахала им рукой. Альби вежливо ответил ей тем же, но Эрика не только не сделала этого, а даже отвернулась и, взяв мужа под руку, потащила его в «Бастион рыбаков». Они долго молча смотрели вниз, на покрытый легкой дымкой расстилающийся перед ними город, жадно вдыхая в себя свежий воздух.
Первой нарушила молчание Эрика.
— Как ты думаешь, Альби, а не прав ли мой отец? Какой-то внутренний голос шепчет мне: а не лучше ли нам вместе с ним уехать в Швейцарию? Он вчера снова звонил мне и сказал, что время его торопит и нам пора укладывать вещи. Он обещал сам уладить вопрос с нашими паспортами и выездными визами. Я на всякий случай попросила его заняться этим. Ну так что же мы будем делать?
Альби постарался уйти от ответа на этот вопрос, потому что у него не было ни малейшего желания покидать родину, да еще тогда, когда ему поручили разработать ряд военных вопросов.
— Утро вечера мудренее, — уклончиво ответил он.
Подул резкий ветер, и им пришлось уйти с «Бастиона рыбаков».
Однако этот разговор не прошел бесследно: между мужем и женой появился какой-то холодок в отношениях, хотя внешне никаких поводов для этого не было. Примерно в середине марта оба они поняли, что им нужно поговорить друг с другом о том, чего они еще никогда не касались в своих беседах. Особенно страдал от недоговоренности Альби, которому хотелось кое-что выяснить, чтобы не было недопонимания. Он уже почувствовал, что в душевном настрое жены произошли изменения, хотя и не понимал, какие именно. Все эти перемены он объяснял весенней усталостью.
На самом же деле они потому не отваживались на полную откровенность, что ни один из них не хотел никаких сцен. А от этой недоговоренности оба настолько взвинтили себе нервы, что с ними стало происходить то, что было несвойственно их характерам. Временами они говорили друг другу то, о чем говорить не следовало.
Эрика обычно так начинала разговор:
— Как ты думаешь, почему твоя Мари Шлерн решила выйти замуж за старого генерала?
— Представления не имею, — отвечал Альби. — А почему это Мари Шлерн стала вдруг моей?
— Да, действительно, — с невинным лицом говорила Эрика, — как может быть твоей такая корова?
Зато следующий раз «укол» наносил Альби.
— Этот бабник Денешфаи сегодня интересовался тобой. Скажи, не надоел тебе этот противный тип в прошлом году, когда ты так часто с ним встречалась?
— Нисколечко. Такие порой очень забавляют… — сохраняя самообладание, отвечала ему Эрика.
А спустя дня два Эрика невинным тоном спросила:
— Альби, дорогой мой, кто такая Илона Туроци?
Марошффи не сразу разгадал, с какой целью был задан этот вопрос. Он давно забыл о существовании молодой художницы, а Эрика никогда прежде не заговаривала о ней. Только теперь Альбин вспомнил, что он обещал Илоне навестить ее еще раз, а сам не только не сделал этого, но даже ни разу не позвонил ей. Интересно, что за это время произошло с ней? Жива ли она или, быть может, умерла?
Однако Эрика не дала ему возможности долго раздумывать над этим.
— Илона Туроци прислала тебе в подарок свою картину и сопроводительное письмо. Вернее говоря, это не картина, а какая-то детская мазня… Молодая женщина, похожая на шлюху, которая танцует со смертью… Причем намалевано все одной коричневой краской…
Проговорив это, Эрика отдала Альби письмо, которое он тут же вскрыл и начал читать.
«Дорогой мой господин! Я выполняю печальную обязанность. Это последняя воля моей умершей дочери. Передаю Вам картину моей незабвенной Илоны, которую она дарит Вам. Недавно мы похоронили ее на Фаркашретском кладбище. Перед смертью она часто вспоминала Вас, более того, даже ждала Вас. Она очень хотела написать Ваш портрет. Она говорила, что у Вас необыкновенно привлекательное лицо военного. С уважением…»
Прочитав письмо, Марошффи почувствовал угрызения совести. На него нахлынули воспоминания о девушке, вспомнилось все, что она ему когда-то говорила. Он протянул письмо Эрике, чтобы она прочла его. Однако Эрика даже не взглянула на письмо. Она взяла прислоненную к шкафу картину и поставила ее на стул так, чтобы на нее падал свет из окна, а потом спросила:
— Что ты намерен делать с этим? Надеюсь, не станешь вешать на стену?