В эти дни Марошффи со все большим нетерпением ждал встречи с Петером Татаром. Его начинали угнетать одиночество, вынужденная изоляция от внешнего мира, что особенно мучительно для активного по характеру человека. С тех пор как Альбин перестал пить, он снова ощутил вкус к жизни. Он хотел действовать, чувствовал потребность выяснить то, что ему самому до сих лор представлялось неясным. Он хотел встречаться с людьми, которые требуют мира, с теми политиками, чью отвагу он чувствовал даже по газетным сообщениям, в которых их отчаянно критиковали. Но без документов в кармане было бы очень опасно выходить из дому. Он часто подходил к окну, прятался за занавеской и оттуда наблюдал за сутолокой на улице. Много раз он видел, как солдаты прочесывают площадь, рынок, устраивая облаву. Они тщательно проверяли документы у каждого человека, причем заходили даже в церковь. Однажды они вытолкнули оттуда какого-то несчастного солдата. Тот сопротивлялся, ему удалось даже вырваться. Он бросился бежать, в него начали стрелять из винтовок. Когда солдат упал на землю, его схватили и за ноги втащили в ближайшую подворотню. Это зрелище потрясло Марошффи. Теперь его еще больше раздражало собственное бездействие и ничегонеделание. Его мучило добровольное самозаточение. С каким-то болезненным наслаждением он вслушивался в колокольный звон в полдень и вечерами, вспоминая в эти мгновения давно прошедшие, старые добрые времена. Он думал об Эрике, вспоминал их совместные прогулки по тропинкам, по лужайкам, усеянным цветами, по склонам горы Напхедь, откуда манила их Табань близостью своих красивых старинных домиков.
На третий или четвертый день после возвращения в руки ему попалась книга, которую совсем недавно читала Эрика. Это был роман «Серполетте». Альбин проглотил его целиком, не отрываясь. Он понял, что в образе корабля, стремительно несущегося на мель, автор описал неизбежную трагедию монархии. Страницы книги пахли духами Эрики, и Альбин впал в какой-то хмель фетишизма, в то особое состояние, когда человеку кажется, что с ним говорят вещи, принадлежащие его любимой женщине, вещи, которые она носила, пользовалась ими или просто до них дотрагивалась. Теперь одинокий мужчина стал искать все безделушки жены, те бессмысленные пустячки, которые обычно интересны только женщинам и покупаются только из-за женских капризов; для мужчины эти пустячки имеют определенный смысл. Предметы ведь тоже умеют иногда говорить, особенно если человек, соприкасающийся с ними, обладает чутким сердцем и ранимой душой. Именно это обычно имеет в виду театральный режиссер, когда он просит актера: «Не забывайте, дружище, что и реквизит может говорить». Марошффи теперь сам испытывал это на себе. А еще его охватило другое, более глубокое чувство — это было нечто вроде интеллектуального томления по спутнице жизни.
Сударыня отлично понимала, какие чувства волнуют сейчас сына. Однако даже не пыталась его хоть как-нибудь, утешить. Она сознательно не хотела этого делать, мысленно выдвигая все новые и новые обвинения против Эрики, считая, что невестка просто невежлива, что Эрике давно следовало написать ей, это же ее долг. Постепенно в ней усиливалось желание нанести удар невестке, отдалить ее от своего сына, лихой гусарской атакой отбить у нее Альби. Она намеревалась при случае сказать сыну что-нибудь такое: «Как видишь, я была права, когда предостерегала тебя. У нее совершенно неуправляемый характер. Мари Шлерн гораздо больше подошла бы тебе».
Сударыня могла бы предпринять и более решительный маневр. Например, сказать сыну: «Тебе надо смотреть правде в глаза. Она, вероятно, просто-напросто не ощущает потребности встретиться с тобой. Она считает тебя погибшим и, возможно, начала уже как-то устраивать свою жизнь. Она не принадлежит к числу тех женщин, которые всю оставшуюся жизнь верны церковной клятве. Она, видимо, считает тебя быстро вылинявшей декорацией, которую вполне можно заменить другой. И уж коль она себя так ведет, тогда почему же и ты не можешь считать себя совершенно свободным? Мари Шлерн по-прежнему независима и очень привлекательна. Правда, вокруг нее увивается некий пожилой генерал, но если бы ты только захотел…»
Однако очень скоро Сударыня убедилась в том, что гораздо легче воображать себе эти лихие гусарские атаки, чем осуществлять их на деле, а вскоре она вообще отказалась от своих планов, так как задумала нечто иное. Еще до возвращения Альби Сударыня обнаружила и спрятала дневник невестки. Сделала она это из-за того, что Лиза была чрезмерно любопытна. В свою маленькую, обтянутую шелком книжечку, расшитую золотыми нитками, баронесса крошечными буквами записывала наиболее интересные события дня.