Сударыня и Альби застали дома увядшую, молчаливую прачку, которая, несмотря на свой возраст, мужественно несла бремя нелегкой трудной жизни, борясь за своих клиентов, так как дети уже ей не помогали. Многие богатые господа отдавали ей свое белье, и, хотя силенок у нее поубавилось, она выполняла свою работу отлично и всегда вовремя приносила чистое белье. В этом была немалая заслуга и банщика Якоба Хенгля, к которому Анна испытывала глубокое чувство благодарности за то, что он снабжал ее всевозможными стиральными средствами. Без этого в военное время, когда мыло стало дефицитным товаром, пожилая Анна вряд ли бы справилась со своей работой.
Сударыня не столько просила одолжения у Анны, сколько попросту приказывала ей, и старуха швабка всегда безропотно подчинялась ей.
— Послушай-ка, Анна… — Уже одно это доверительное обращение сильно подействовало на пожилую прачку. Сударыня быстро добилась от нее всего, на что рассчитывала.
Вся «империя» старухи состояла из одной комнаты, кухни, места для стирки, сушилки, сарайчика, туалета, и за все это приходилось вносить довольно большую плату владельцу домика, пекарю с улицы Марвань. Все окна в домике выходили в маленький дворик, территория которого была не более двадцати квадратных метров. Анна Шнебель без всякого уговора с владельцем раз в два года заново красила в зеленый цвет ворота, жалюзи, двери и оконные рамы.
Переступив через высокий порог, посетитель попадал на кухоньку, пол которой был выложен желтым кирпичом. В маленькой комнатушке стояла только самая необходимая мебель: кровать, диван с высокой спинкой, стол, шкаф и несколько стульев. Висячая керосиновая лампа с пестрым абажуром освещала комнату, в переднем углу которой висела цветная литография с изображением распятого Христа, с чадящей лампадкой перед ним. Из-за этой лампадки в комнатке воздух был всегда тяжелым. Комнатку старуха проветривала очень и очень редко, к запаху ладана примешивался запах айвы, лежавшей на верху шкафа, ко всему прибавлялись влажные испарения от вечно мокрого пола. В комнатке царили полумрак и абсолютная тишина, как в склепе. Очень трудно было представить, что здесь когда-то резвились и возились дети.
Анна Шнебель по случаю появления в доме молодого господина перебралась спать на кухню. Но она так громко стонала, пыхтела и храпела во сне, что, конечно, сильно мешала Марошффи спать, хотя не спалось капитану не только поэтому. Одиночество будило в нем воспоминания, от которых он особенно сильно страдал по ночам.
Альби решил для себя, что не останется больше недели в этом трухлявом домике на улице Аранькакош, просто не выдержит. Если же и за это время не объявится Петер Татар, тогда он сам, на свой страх и риск, отправится на границу в местечко Пилишсентиван, к старшему брату Мари Шлерн, владевшему там, в горах, небольшой шахтой. За свою страстную любовь к горному делу чудак Руди Шлерн был вынужден платить свои собственные деньги, но, несмотря на тяготы военного времени, он все-таки не разорялся и не падал духом.
Руди Шлерн, как и шахтеры, жил в маленьком горняцком поселке; его удерживала там своего рода идея фикс, а рабочих — освобождение от воинской повинности. Марошффи испытывал искреннюю симпатию к молодому горному инженеру Руди Шлерну. Тот тоже никогда не порывал с Альбином отношений, даже тогда, когда неожиданно расстроился намеченный брак между Марошффи и Мари.
Сейчас же Альбин надеялся, что, оказавшись в горах, он сможет спокойно отсидеться, пока обстоятельства не изменятся к лучшему. Он по-прежнему верил в помощь со стороны Петера Татара, более того, он теперь все с большим нетерпением ожидал от него хоть какой-нибудь весточки. Альбин целиком и полностью доверял Анне Шнебель. Он быстро подружился с котом и канарейкой, принадлежащими прачке. Кот Фрици поначалу настороженно относился к Марошффи, но вскоре привык к человеку, занявшему диван, на котором кот любил нежиться.
Больше всего Марошффи мешали тишина и яркий солнечный свет, который в дневные часы не только заливал весь маленький дворик, но даже проникал в комнату. Тогда Марошффи невольно заглядывался на голубое небо, а потом переводил взгляд на кирпичный пол, и его охватывала глубокая, неизъяснимая грусть. Он заново переживал, вспоминая свои счастливые дни, прожитые с Эрикой, переживал, вероятно, даже ярче и глубже, чем наяву. Ему приходило в голову то, о чем он раньше никогда не задумывался.