Марошффи спросил, откуда у него такая уверенность.
— Не могу тебе объяснить, Капитан, — произнес в ответ Петер, — но я побывал во многих местах и чувствую, как повсюду нарастает гнев обманутых людей. В Братиславе, да и в других словацких городах, где я только что был, ситуация очень напряженная. Все меня спрашивали: ради чего льется людская кровь? кто за все это будет отвечать? Ведь рано или поздно кому-то будет предъявлен счет за погибших и искалеченных! А когда этот счет будет предъявлен, что скажут солдатам, лишившимся здоровья и молодости, которые, помнишь, стояли перед нами в окровавленных лохмотьях? Только то, что они снова должны вернуться домой: кто на завод, кто на свой пропахший навозом клочок земли, — чтобы и там снова терпеливо выслушивать приказы мастеров или управляющего?
Петер разволновался, говорил горячо, и чувствовалось, что люди пойдут за таким пламенным агитатором. Каждое его слово горело страстью и гневом.
— Мне кажется, Капитан, что на севере нашей империи люди прежде других скажут свое решительное «нет» монархии. Вот и надо, чтобы и мы выступили одновременно с ними. — Взгляд Петера стал гневным, и он проговорил убежденно: — Мне поначалу казалось, что война может разложить народ. Одно время что-то подобное и было. Но больше так продолжаться не может. Война как бы уничтожила старый мир, люди очнулись от глубокого сна, вновь обрели способность трезво мыслить. А те, кто мыслит, вскоре начнут действовать. Наступает время рождения нового мира.
Мрачный, торжественный голос молодого Петера Татара звучал в ушах Марошффи как «Реквием» Брамса, музыка, в которой заложена вера в счастье, в которой нет места для скорби. Альби слушал как зачарованный, веря, что в последующие дни произойдет нечто удивительное. Он окончательно решил для себя, что останется в этой лачуге на Заводской улице… Пока останется…
Все получилось так, как планировал Петер. Марошффи стал ответственным за ведение работ на свалке «Чери», где он сразу же обогатил свой ум множеством новых фактов и впечатлений. Он привык к отведенному ему топчану в доме Татара, привык к пище, которой питался вместе со всеми членами семьи Татара, полюбил людей, с которыми ему пришлось делить кров над головой. Однако в душе его продолжалось брожение, он по-прежнему испытывал самые противоречивые чувства. Вот уже десять дней, как он жил на Заводской улице и работал помощником Фреда на свалке.
Однажды ночью ему приснился странный сон: будто он лежит на топчане в мастерской огромных размеров, где в ряд стоит множество верстаков и работают похожие друг на друга как две капли воды рабочие. Все они казались какими-то мистическими фигурами, зеркальным отражением друг друга. Во время работы они непрестанно кричали:
— Хватит крови! Довольно крови!
Марошффи лежал на топчане, укрывшись одеялом, и был почти счастлив. Неожиданно в мастерскую ворвались измученные солдаты, вернувшиеся с фронта. Они все входили и входили, и казалось, им не будет конца. Все они были страшно худые, небритые, с горящими глазами. В их темных и глубоких глазных впадинах горел страшный красный огонь. Толкая друг друга, они проникали внутрь помещения и почти бесшумно кружили по мастерской.
«Немые они, что ли?» — подумал Марошффи, и вдруг из толпы на передний план выдвинулась высокая фигура майора Артура Метзгера.
— Становись! — рявкнул он громко и выстроил солдат в одну шеренгу. — Грудь вперед! Живот подобрать! Подровнять носки сапог! Равняйсь! Смирно!
Шеренга замерла. Конец ее потерялся где-то в голубоватой дымке. И тут перед солдатами появился барон Арц со своей свитой.
— Строй, смирно! — скомандовал майор Артур Метзгер, и бесчисленное множество сапог издало шаркающий звук.
На Арце был парадный мундир мирного времени, на голове — кивер с плюмажем. Справа от барона стоял адъютант с книгой в руках, а с левой — Эрика в ночной рубашке из тонкой прозрачной ткани, сквозь которую была видна ее прекрасная фигура. Красота Эрики буквально ослепляла присутствующих, лицо ее было несказанно красиво, от нее пахло теми же духами, что и от Арца.
Артур Метзгер отрывистым, лающим голосом стал отдавать рапорт командующему. Барон Арц, выслушав его доклад, как-то бочком двинулся вдоль строя, переходя от одного солдата к другому и каждого из них ударяя в грудь серебряной рукояткой стека, словно хотел проткнуть грудь каждого солдата.