Слушая эти слова, Сударыня с сомнением качала головой. Ей не очень-то нравилось то воодушевление, с каким говорил барон, она чувствовала его неискренность, и все ее существо протестовало против этой неискренности.
— Дорогой барон, я опасаюсь, что вы потонете в потоке собственных иллюзий. Весна народов?! Что за выражение! Какой ее видят на Западе? Неужели там мечтают о создании пан-Европы? Уж не хотите ли вы сказать, что этого желает и Вильсон? А если это на самом деле так, тогда почему же он помогает распаду монархии? Я не очень-то понимаю в политике, да, откровенно говоря, и не собираюсь разбираться в ней, но даже я хорошо вижу, что все они насильственным способом разрушают огромную, таящую в себе большие способности экономическую систему Австро-Венгрии. А почему? Якобы только потому, как говорят некоторые в Париже, что в состав монархии входит много порабощенных национальностей и национальных меньшинств. Так-то оно так, но ведь и у новых государств, рожденных на обломках монархии, рано или поздно появятся те же самые болезни, которые свели в гроб монархию. Я опасаюсь того, что мир снова окажется обманутым, а Вильсон постыдно злоупотребит идеализмом малых народов, стремящихся к национальной независимости. Знаете ли, дорогой родственник, на меня не действуют проповеди о гуманизме тех, кто сам до мозга костей погряз в бесчеловечности. — Сделав глубокий выдох, она закончила: — Мое почтение!
Эти два слова Сударыня произносила всегда, когда ей до чертиков надоедало пустое словоизлияние, в котором она не видела ни капли здравого смысла.
Барон Гот и тем более Альби прекрасно знали об этом. Марошффи, заметив, как стушевался его тесть, рассмеялся.
Барон со своей стороны счел целесообразным последовать его примеру и тоже рассмеялся, однако несколько неестественно.
— Дорогая Сударыня, я вижу, вы сегодня явно не в духе, — проговорил он. — Прошу на меня не обижаться, я желал вам только хорошего. Собственно говоря, всем нам остается только верить в свое будущее и нашего замечательного Каройи. Я лично верю в его звезду. Пока бразды правления находятся в его руках, честной торговле ничто не угрожает.
Марошффи как раз собирался идти к Мари Шлерн, когда к нему зашел Адам Истоцки со свежими новостями. Молодой дипломат становился по-женски болтливым, и это оттеснило на задний план даже его офицерскую амбицию. Он сделался ужасно разговорчивым и спешил выболтать все, что знал. Избавиться от него было для Марошффи нелегким делом. Тогда Альбин решил взять его с собой, против чего Адам нисколько не возражал. Мари, когда Альби позвонил ей и сказал об этом, разрешила ему привести с собой Истоцки.
Мари Шлерн жила на площади Кристины в собственном доме, где занимала весь второй этаж. Кроме нее в доме проживали председатель военного трибунала в чине полковника и еще двое богатых торговцев, каждый из которых занимал шикарно обставленную квартиру.
Мари встретила несколько запоздавшего Альби и Истоцки, которого она хорошо знала, с радостной улыбкой. Она сразу же представила их собравшимся у нее гостям. Кроме генерала Берти в гостиной было человек восемь — десять.
Здесь были Регина Баркоци — важная пожилая дама, Руткаи Иштванне — председатель районного комитета женщин, остроносый молодой Эбергард, патер Шоймар Кристиан, трое офицеров в чине подпоручика и поручика, которых Альби не знал и видел впервые, и, наконец, Илона Туроци, очень привлекательная и живая молодая дама, которую Регина Баркоци весь вечер разглядывала с любопытством.
Ужина, как такового, не подавали. На большом овальном столе была выставлена целая батарея всевозможных бутылок, бокалов, рюмок, блюд и тарелок с холодными закусками, тут же матово поблескивали серебряные приборы.
Гости уселись вокруг стола. Все находились в превосходном настроении. Аромат дорогих духов смешался с дымом душистых сигар и сигарет, с запахом напитков, налитых в бокалы и рюмки.