Илона Туроци по очереди осмотрела лица присутствующих и нашла их такими забавными, что с трудом сдержалась, чтобы громко не рассмеяться.
— А ну их всех! — тихо шепнула она Марошффи.
Эбергард, чтобы как-то сгладить создавшееся положение, заговорил о том, что венгры на самом деле нация больших спорщиков.
А Мари Шлерн решительно подошла к роялю, взяла с крышки красиво украшенный альбом и предложила полистать его Регине Баркоци. В альбоме были собраны рисунки одежд священников, и Регина, забыв обо всем на свете, тотчас же занялась ими. Остальные дамы, заинтересовавшись альбомом, окружили Регину.
Офицеры тем временем не забывали подливать в бокал генерала вина и пили сами. А Илона Туроци основательно занялась Марошффи.
Истоцки остался как бы в одиночестве. На него никто не обращал внимания, как будто его здесь и не было. Поняв наконец, что он тут лишний, Адам встал и, ни с кем не попрощавшись, незаметно, на английский манер, удалился.
Мари Шлерн считала, что свое мнение Истоцки мог бы у нее в гостиной и не высказывать, но, зная его характер, в то же время и не очень винила его. Зато за Илоной и Альби она наблюдала со все возрастающей ревностью.
Бойкая Туроци не растерялась. Открыв для себя Марошффи, она решила сразу же его покорить. Она рассказала Альби о том, что занимается живописью, уже третий год учится в академии художеств, а затем сразу же перешла к душевным самоизлияниям.
— Мне очень хочется, чтобы человек, который будет смотреть мои работы, ощутил некое мистическое их влияние. Во мне самой как бы скрыты какие-то тайны, которые мне хочется выразить в рисунке. Я полагаю, что это очень современно. А вы как думаете? Представьте себе, в последнее время мне хочется работать только синей краской, вернее, в ее цветовой гамме. Вообразите себе, что вы стоите перед картиной, нарисованной только синей краской, но видите на ней самые различные оттенки. Не слишком ли много в ней холодного, спросите вы? Я так не считаю, картина обязательно удастся, если человек смел, если у него богатая творческая фантазия и если он не боится критиков. Я хочу творить так, чтобы изобразительными средствами высмеять логику мещанства. Я еще не наскучила вам? Нет? Ну и великолепно! Таким девушкам, как я, жить в наше время очень страшно. Когда мне исполнилось десять лет, мне очень хотелось знать: каким же будет мой двадцатый день рождения? Два дня назад я узнала это и почувствовала себя несчастливой. Во мне бушуют желания, но я лишена всяких иллюзий. И самое страшное, что меня уже нисколько не интересует, каким будет мой тридцатый день рождения. Я, наверное, говорю глупости, да? Собственно, — продолжала капризная баловница судьбы, — я обычно люблю говорить о том, каким необычным чудом является искусство. Один из моих педагогов — только прошу вас, не спрашивайте у меня его имени, — говорил мне, что без воли не может быть никакого искусства. При этом он даже словом не обмолвился о таланте, а только еще раз подчеркнул важность наличия сильной воли, страстного желания красоты, в результате чего и рождается настоящее произведение искусства. По-видимому, это и есть проявление той самой воли, которая не только допускает чуткое молчание, но даже требует его. Я лично всегда рисую только то, что мне очень хочется, но чего я не могу иметь в своем распоряжении. Я могу сказать, чего мне не хватает в жизни. Мир вокруг такой серый и скучный, какой-то мещанский. Кто виноват в том, что началась эта война? Уж не церковники ли, модели одежды которых дамы там так восторженно рассматривают? А может быть, христианский ренессанс? Или мировая деструкция? Все эти бессмысленные заумности оказывают на меня такое впечатление, будто меня принуждают писать одной черной краской! Я повсюду чего-то ищу и не нахожу. А в этих интеллектуальных мотаниях из стороны в сторону я открываю для себя нечто ужасное. Что вы на это скажете? Вчера меня одолела навязчивая идея относительно того, что наши сны иногда мучают нас, если придавать им особое значение. Сон и действительность как бы подгоняют друг друга, я не знаю, говорил ли вам об этом кто-нибудь до меня, но только очень нехорошо получается тогда, когда они встречаются. Мне лично необходим наркоз, а им для меня и является живопись.
Неожиданно девушка быстрым движением схватила руку Альби. Ладонь ее оказалась потной и холодной, и это так не вязалось с красотой Илоны, с ее яркими трепещущими губами, что Альби стало как-то неприятно.
Однако Илона не заметила этого или не хотела замечать — она не уловила в глазах мужчины мимолетной брезгливости и как ни в чем не бывало продолжала: