— Вас интересует живопись? У вас нет желания побывать в моей мастерской? Приходите, например, завтра, я бы этого очень хотела. Живу я недалеко отсюда, возле дворца Карачони, из окна моей мастерской открывается чудесный вид. Я охотно покажу вам свои картины. Среди них есть одна… На ней молодая девушка танцует со смертью. И представьте себе, что танцующая безносая на сей раз рассталась со своей косой, отбросила ее далеко в сторону. Нет нет, говорить об этом нельзя, это нужно видеть, ведь словами картину не нарисуешь и даже не объяснишь. Эта картина выполнена только двумя красками: желтой и коричневой. Очень беспокойное полотно получилось, мазки крупные, грубые… — Сказав это, Илона отпила глоток вина из бокала, а затем облизала языком губы. — Могу я вас попросить о чем-нибудь? — тихо произнесла она потом.
Альби молча кивнул.
— Мне бы очень хотелось написать ваш портрет, — сказала она. — Вы по-мужски красивы, как и патер Шоймар. Только он наотрез отказался позировать мне. В вас нет ничего слащавого, у вас мужественная красота и в то же время мягкость. Вы монете служить великолепной моделью!
Альби невольно внимательнее присмотрелся к капризной девушке, которая словно бравировала собственной смелостью.
Красота Илоны была безукоризненной, упрекнуть ее можно было разве только в том, что она чуть-чуть злоупотребляла косметикой.
Марошффи конечно же сразу понял, чего она хочет, но, в душе жалея ученицу-художницу, пообещал, что завтра посетит ее мастерскую. Когда Альби записывал на манжете телефон Илоны, генерал Берти тихо выругался.
Генерал к этому времени заметно перепил и, потеряв равновесие, съехал со стула на ковер и неуклюже развалился на полу.
К нему тут же подскочили два молодых офицера и быстро усадили генерала на место.
Этот, казалось бы, незначительный инцидент разрушил компанию. Истоцки ушел раньше, а теперь дом покинули Регина Баркоци и Эбергард, за ними последовала Руткаине в сопровождении двух офицеров. Третий офицер остался возле генерала Берти, хотя и не был его адъютантом. Офицер этот несколько раз пытался поставить генерала на ноги.
— Бедная Мари Шлерн… — тихо прошептала Илона на ухо Альби. — Она для того и организовала этот вечер в день своего тридцатилетия, чтобы показать своего жениха Регине Баркоци… Хотя ее старичок, как видите, и лихой вояка, однако вино все же оказалось сильнее его…
Через несколько минут генерал Берти покинул квартиру своей невесты. К Илоне подошел пожилой слуга, и Альби и Мари Шлерн наконец-то остались вдвоем за столом, гастрономическая красота которого была давно нарушена.
— Пойдемте отсюда, — предложила Мари Альбину.
Взяв с подноса бутылку и два бокала, она увлекла его в соседнюю комнату.
— Ну как, ты уже попался на удочку Илоны, мой дорогой? — со смехом спросила Мари, и Марошффи никак не мог отгадать, чего в ее тоне больше: насмешки или чувственности. — Я заметила, что ты имел у нее огромный успех, только ради тебя она отказалась от своего обожателя, я имею в виду Шоймара Кристиана.
Мари наполнила бокалы золотистым, на удивление ароматным вином, которое она прихватила из гостиной, и с коварством, свойственным женщинам, как бы между прочим заметила:
— Бедняжка очень больна… Ей бы новые легкие… А поскольку это невозможно, вот она и торопится жить…
Альби обнял Мари и спросил:
— Истоцки был сегодня на удивление груб, не правда ли?
В глазах Мари загорелись чувственные искорки.
— Оставим политику, — сказала она и с обезоруживающей простотой спросила: — Ну как? Нужна я тебе?..
К утру, когда Марошффи уходил из дома Мари Шлерн, на город опустился густой туман. Альби шел в расстегнутой шубе, но меховую шапку надвинул на самые брови. Он курил сигару и вместе с сигарным дымом вдыхал пропитанный туманом воздух, отчего в горле немного пощипывало. Невольно ему на память пришло его пребывание в Фельтре, однако вспомнил он не о Берте, девице из Вены, и не о маленькой итальянке Туллии, а о том, как он однажды заблудился в таком же сильном тумане, накрывшем город.
Об Эрике Альби не думал. Теперь это получалось как бы само собой и соответствовало его настроению. Между его любовью к Эрике и тем, что он испытывал к Мари, как бы возникла тонкая перегородка. Но объяснить что-нибудь было невозможно. Вот в таком настроении он и шел по аллее платанов с черными стволами, которые, подобно солдатам, стояли в затылок друг другу. Желтая, местами облупившаяся стена католического собора в свете газовых фонарей казалась совершенно бесцветной.
По дороге Марошффи решил, что вычеркнет из памяти эту ночь, хотя в то же время ему не хотелось быть несправедливым и по отношению к Мари. Он чувствовал себя уставшим, вечером он много пил и сейчас испытывал отвращение к самому себе. Нервным движением он бросил на тротуар недокуренную сигару, и искорки посыпались от нее. Альби с отвращением вздрогнул — показалось, что вдоль стены дома пробежала большая крыса.