Мой адвокат махнул рукой, пожевывая несуществующую жвачку и этим жестом завершил допрос.
Очередь подошла к судье. Моё сердце заколотило в груди в призрачной надежде получить признание.
– Вы принимали взятку от майора–юриста, за которую должны были вынести неправосудный вердикт? – спросил её мой адвокат, заметно нервничая, что опрашиваемых больше не осталось и выдавить правду ни из кого не удалось.
– Странно, что ты меня об этом спрашиваешь, а не утверждаешь, как факт. Именно это и сделала твоя клиентка перед судом.
– Что именно? – напрягся юрист и взглянул в мою сторону.
– Обвинитель назначила мне встречу прямо перед слушанием, зная, что, это время особенно волнительно для подсудимых, и многие легко поддаются давлению. Она пыталась вытянуть из моих уст признание в том, в чём я неповинна, используя мою больную дочь как метод шантажа. Она обещала отдать компенсацию, назначенную судом в благотворительный фонд, если я признаюсь в заговоре против неё. Прекрасно понимая, что я не выйду на свободу в ближайшие годы, девчонка пыталась купить моё ложное признание за эти деньги.
– Это ложь! – возмутилась я, взмокнув от её способности перевернуть всё кверху дном.
– Ваша честь, охранник - свидетель моим словам!
«Обвинитель и правда встречалась с заключенной и предлагала сделку: помощь дочери в обмен на признание. Шантаж то был или нет, мне сложно судить!», – сказал мужчина своё слово, позволенное ему жрецом правосудия.
Мой адвокат уже не скрывал своих эмоций и, упёршись руками в бока, нервозно ходил по залу суда.
– Так что у тебя за вопросы ко мне? – подозвала его довольная собой судья.
– Вы отказываетесь сознаваться во взяточничестве?
– В данном судебном вопросе, да. Взятка не имела места быть. Мать майора перевела мне деньги на благотворительность.
Юрист резко хлопнул себя по бёдрам и суд объявил перерыв.
– Какая же Вы дура, – набросился он на меня молниеносно, – кроме того, что у нас нет прямых доказательств их вины, так теперь ещё и мы виноваты в давлении на заключённых!
– Ты пыл поуйми! – встрял в разговор министр. – Не смей так разговаривать с моей Принцессой!
– Ваша Принцесса сейчас поставила жирнейшую точку на своей победе! Браво! – точно индюк подался он шеей вперёд, а после схватился за волосы и сел на стул.
– Пойду, поговорю с прокурором. Может получиться убедить суд в нашей правоте, - сказал чиновник.
– Хорошо! – положила я ладонь ему на грудь, благословляя на беседу.
– Я не хотел! – подошёл ко мне судебный журналист. – Я не думал, что судья переиграет Ваши слова! Но в разгромной статье я напишу о его хитрости и коварстве.
– Вашей вины в этом нет, – ответила я и не сдержавшись заплакала.
Внезапно мой взгляд притянул, сидевший напротив майор. Он задумчиво откинулся на спинку стула и скрестил сильные руки на спокойной груди. В его взгляде я прочитала жалость. Глубокую и искреннюю жалость ко мне. «Что смотришь? – вредничала я, ни говоря ни слова вслух, – фамилия твоей семьи осталась незапачканной. Стерва–мамаша, засадившая меня и убившая нашего сына теперь может покоиться с миром. И ты сможешь уснуть спокойно. Скоро я дам тебе развод! Только не смей жалеть меня!», – разозлилась я от собственных мыслей и сжала в руке стеклянный стакан, который выскользнул из кулака и разлетелся на осколки у моих ступней.
«Я попрошу убрать!», – появился из–за спины министр и спас меня от нервного срыва, вызванного треском стекла.
– Что сказала прокурор?
Чиновник печально поджал губы:
– Всё справедливо. У нас нет прямых доказательств. Я ничего не смог поделать.
– Справедливо? – презренно отвернулась я от него, и обратилась к адвокату: – Что–то не видно, чтобы журналисты, «напавшие» на меня вчера и написавшие какую–то муть в жёлтой прессы, особо помогли!
– А пугаться не надо было! Надо было на вопросы отвечать и обвинять публично всех врагов!
Не в силах спорить, я опустила голову, глядя на осколки, которые валялись на полу, как и мои разбитые мечты о мести. Через 10 минут судья объявил продолжение слушания, да только оно больше смахивало на завершение. Прокурор поднялась со стула и подытожила всё сказанное на сегодняшнем суде. Как мы и думали, улики посчитали косвенными. Майор–юрист была права, и суд не признал чистосердечное признание Пехотинца за достоверное. Мотивом подброса мне наркотиков в карман пальто была названа его зависимость и, вызванная ей, эмоциональная нестабильность. Он бы получил 15 лет в колонии общего режима, учитывая смягчающие обстоятельства, да только отпустил себя на волю раньше времени. Судья была обвинена в нарушенной презумпции невиновности, за что обязывалась выплатить мне штраф. Свекровь и майор–юрист остались и вовсе не при чём.