– Радоваться? Радоваться ты будешь со своей любовницей, а я – держать траур по нашему ребёнку, которому ты не дал шанса на выживание. Я боролась за его маленькую жизнь, идя против ветра, который больно бил в лицо, пока ты трахал очередную сучку и прикреплял новую звезду к погонам. О какой радости ты смеешь говорить мне?
– Я понимаю, что ты устала и огорчена. Но ничего, начальник уже под следствием. Вскоре каждую заключённую и всех работников тюрьмы опросит общественная наблюдательная комиссия. Задокументированные синяки, побои, ранения каждой зечки приложат к делу. Подонок за всё ответит! Узнай я раньше о твоём пребывании в карцере, давно бы навёл тут порядок, и ничего ужасного бы не случилось!
– Ничего ужасного? Ах, да, я бы просто поступила гуманно – сделала аборт, и ты бы вытащил меня!
– Ты просто ещё очень молода, чтобы понять простую истину жизни: за всё надо платить и ради высшей цели, следует жертвовать чем–то. Ребёнок бы нам мешал, и, если то, что ты сказала о моём варикоцеле правда, то дети у нас ещё могут быть. А любовница была нужна не мне! Эту подстилку я клал под важных людей, чтобы суметь открыть кинологический центр и получить новое звание! Пойми же, наконец, я стараюсь ради нас с тобой, ради будущего, которое мы разделим! – погладил он меня по плечам. – Адвокату я уже заплатил, и он вытащит тебя в течение нескольких месяцев, а начальник твой поплатится за всё, что сделал.
Я стояла и смотрела на супруга, всё больше изумляясь его расчётливости и беспринципности в достижении цели. Этот мужчина не останавливался не перед чем, достигая вершины желаемого. На этой вершине он чувствовал себя всевластным, имевшим право управлять судьбами других: ограничивать свободу, наказывать, поощрять, защищать в беде, оберегать издалека, насаждать свою волю, игнорировать чувства других, – быть Ангелом-Хранителем и демоном одновременно. Ослеплённый меркантильной любовью, направленной на собственное эго, а вовсе не на меня, муж искренне считал, что избавлением от садиста-начальника, вернул моё расположение к себе. Ему, мужику, не придавшему важности моей беременности и боли утраты, по–прежнему казалось, что я всё та же, готовая простить, принять, понять. А я стала другой! Я, возможно, смогла бы забыть ему личную обиду, но потерю дитя – никогда. В глубине души я по–прежнему любила его, как бы странно это не звучало. Наверное, любящая женщина – самое неразумное существо на свете. Да, я любила, и любовь была сильнее ненависти, но я не могла его простить и не собиралась этого делать. Поэтому свои чувства я убрала на задний план, а его руки смахнула с плеч:
«Свидание окончено, прошу отвести меня в камеру! – дала я сигнал надсмотрщице. – Радуйтесь жизни, майор, пока я не вышла!», – обратилась я к мужу и протянула конвоирше руки для наручников.
Я шла по коридору с ожесточённым сердцем, холодным рассудком и первой сединой на волосах. Мой сынок, и правда, защитил меня от того худшего, что могло бы быть, ведь беременность не раз спасала меня от сущего ада. Своей смертью в моём утробе, он напрямую и косвенно убрал с дороги главных мне врагов – Старшую и начальника. Теперь ничто не угрожало моей безопасности, только оплата за эту защиту была велика. Я расплатилась им же, и этого простить не могла даже себе, не говоря о бесчувственном муже.
Заключённые встретили меня восторженным свистом и кружкой чая с сахаром и лимоном – своего рода богатым угощением для заключённой со статусом. Время было обеденным, и все собрались в столовой. Началась непонятная мне суета, соединение столов и скамей. В конце концов, вокруг меня уселись Помощница, главы всех семей и статусные зечки.
– Наше почтение за стальные яйца, – сказала Помощница.
– У меня нет яиц, я не мужик! У меня есть мозги и женская выносливость! А ещё желание промотать сентиментальные титры и приступить к обсуждению дела, ведь мы для этого объединили столы?
– За детоубийство у нас осуждают и опускают, – начала одна из заключённых с самого главного. – И за стукачество тоже. Старшая повинна в смерти твоего дитя, а за длинный язык её сама администрация с «должности» сняла. Молодой охранник пострадал, а он – один из них. Значит, с каждым случиться подстава могла бы.