Да, отец и мать еще больше постарели за эти годы. Меньшая сестра Вера, что провожала меня в армию, учится в Сухуми на курсах кройки и шитья. Для девушки это хорошая специальность.
Когда немного поговорили, мама повеселела, спрашивает:
— Ты что, дочка, совсем или как?
— Эх, чего захотела! — спохватился отец. — Разве пустят сейчас совсем, когда еще война идет? Ведь фашист и за морем сидит. Далеко зашел, гад, не выгнать его сразу. Сухуми тоже все время бомбил. Прилетает все откуда-то из-за моря. А ты захотела, старая, домой вернуть солдата. Вот побегут фашисты без оглядки, тогда и войне конец. Нет, дочка, раз выучили тебя, не ходи пока домой, хоть и посылать будут. Я глупый тогда был, что не пускал тебя в армию, да еще шум такой поднял в военкомате. Это все через нее, старую, позор такой на себя взял!
— Ты прав, отец, нас не пустят сейчас. Но нам не опасно. Мы работаем не на передовой, нас ни разу даже не бомбили. Так что вы не беспокойтесь. Вот спросите у Даши, она вам скажет, что мы работаем в хорошем, спокойном месте. А сейчас мы едем в Москву… Ну, нам пора!
Я целую отца и мать. Они плачут. Чтобы не видеть их сразу потемневших лиц, чтобы самой не разреветься, скорей ухожу из дому.
8
Внуковский аэродром. По пути заезжаем на парашютный склад. В темноте берем парашюты и грузим на машину. Размещаемся во временных палатках, которые были поставлены специально для таких, как мы. Мне ничуть не страшно лететь к партизанам. Думаю, что это не сравнить ни с Крымом, ни с Кущевкой, ни с Нальчиком. Нас будут выбрасывать на костры. Шесть дней мы ходим в летную столовую и все не летим. Чепига волнуется. Начальство говорит, что нет сообщения от партизан, но на днях отряд, куда нас направляют, станет лагерем под селом Сорокошичи в черниговских лесах, сразу к нему нас и десантируют.
23 июня 1943 года мы, наконец, вылетели к партизанам. До свидания, столица! Или прощай? Кто знает, увижу ли я тебя…
Летим. На нас груз, парашюты. У меня перед самым носом — вещмешок, за спиной — автомат, справа — рация, слева — питание, и еще разные мелочи распиханы по карманам. У Женьки то же самое, только вместо вещмешка — привод к рации. В общем все так навьючены и вооружены до зубов. Каждый раз я немного боялась и волновалась, когда летела на задание, а сейчас мне весело и легко. Как гляну на ребят (некоторые из них еще не бывали в тылу), смех берет. Согнувшись, они сидят под томящей тяжестью груза. У ребят в качестве груза тол, мины. Мою физиономию почти не видно за мешком. Смотреть можно только по сторонам, и то надо чуть повернуть голову. То на одного, то на другого из ребят смотрю и смеюсь. Нагибаясь ко мне, Чепига спрашивает:
— Чижик, ты чего смеешься, а? Это не к добру!
Вот чудак, верит в разные бабушкины сказки. Наклоняюсь к нему и кричу прямо в самое ухо:
— Вы б не каркали, а то дождик пойдет!
Говорю, конечно, шутя. Сижу за Чепигой, за мной другие ребята, Женька. Четыре часа нам лететь до черниговских лесов. От давящего груза болят плечи и спина. Наверное, и у всех так. Женька тоже все ерзает. Летчики то один, то другой выходят, проверяют наше самочувствие. Уже часа два с половиной летим. Самолет набирает высоту. Привычное давление в ушах и висках. Значит, подлетаем к линии фронта. Видны в окно вспышки снарядов. Это по нас бьют, наверное. Но не достать нас. Мы летим на высоте три тысячи метров от земли.
Через полчаса самолет пошел резко на снижение. Вышел летчик и объявил, что скоро Чернигов. Но летим еще не меньше часа, теперь низко над землей, — заметно, потому что не давит в ушах. Притихшая, я сижу возле Чепиги. Он жмет мне руку, думает, что я боюсь. Нет, я ни капелечки не боюсь, только скорей бы прыгать и освободиться от груза. Нет терпенья, до чего болят все мускулы.
Вдруг подали сигнал: «Внимание!» Летчик выходит к нам, помогает подняться. Меня поднимает Чепига. Не могу стоять: ноги совсем замлели. Поворачиваюсь к окну. Теперь мне видны костры. Далеко внизу они пылают буквой «Т». Сейчас разворот. Так и есть: разворот и красный сигнал к прыжку. Летчик цепляет наши карабины за кольца. Открываются двери. Первым прыгает Чепига, я за ним. Но что такое? Привычного толчка раскрывшегося парашюта нет. Что-то больно скребануло меня по лицу. Слетел шлем. Чувствую, что лечу головой вниз. Небольшой толчок, и я переворачиваюсь на бок. Теперь ясно вижу приближение леса, его очертания. Мелькает мысль: «Наверное, перехлест строп. Купол не может полностью набрать воздух».