Плеск. В глаза лезет вода, ест веки. Ф-фу, теперь можно и глотнуть воздуха. Я плыву, широко разводя руками за пепельноволосой головой Кшиськи. Она уже на середине, вода теплая, нежно холодит тело, упруго расходится под рывками.
Кшиська плывет ко мне, поворачивает, и мы вместе забираемся к броду, туда, где, медлительно поматывая головами, пьют коровы. На берегу торчат соломенные брыли пастухов.
— Поворачиваем? — говорю я Кшиське, отфыркиваясь.
— А тудой? — машет она рукой на середину.
— Там слепни, — говорю я, — ну их.
Мы плывем обратно. Кшиська, вывертывая голову из воды, ровно режет кролем, я отстаю. Мне досадно, но делать нечего. Там, в нашем городе, мы не учились стилям плавания. Летом на речке каждый резвится как умеет. Вот она уже на берегу, прыгает и бегает, как мальчишка, подставляет солнцу ладони.
Я, вытряхивая воду из ушей, вылезаю и тоже начинаю прыгать и приседать. Поначалу на берегу чуть холодновато. Кшиська уже лежит на своей юбке, подставив солнцу и без того золотистую спину. Я ложусь рядом. Все тело пахнет рекой, влагой и слегка тиной. Солнце пригревает, тихо, уютно, дремотно. Я закрываю глаза.
— Спи-ишь? — спрашивает Кшиськин голос.
— Нет, — говорю я, — Кшись, а зачем ты тогда Стефана выслеживала?
— Это когда он шел со шлюхой?
Я смеюсь. Кшиська легко говорит такие слова, за которые — оброни я их дома — мне бы крепко досталось. Но что они значат, я знаю. Не подробно, но все-таки. В нашем дворе не было строгих педагогов. И взрослые, и сами ребята легко делились опытом и разными знаниями.
— Откуда ты знаешь? — спрашиваю я.
— Цо? Шлюха та блондинка альбо ни? Наш Стефан водится только со шлюхами, — авторитетно утверждает Кшиська, — тетка говорит: то к счастью.
— А тебе какое дело, куда ходит Стефан? — перекладываясь на бок, говорю я. — Он взрослый, он сам разберется.
— Цо? — кричит Кшиська. — Он разберется? В чем мужчины могут разобраться? — всплескивает она руками.— Они же безмозглые, як бараны. Цо, ты не зна-ал?
— Нет, — говорю я. Мне лень спорить.
— Не знал? — наклоняется надо мной, присев на корточки, она. — А сам? Ты сам такый.
— Какой?
— Такый. Теля!
— Ах, вот как, — я хватаю ее за руку, она вырывается, отпрыгивает от меня и начинает строить рожи, я кидаюсь за ней, начинается беготня, крик, борьба. Вокруг темнеет. Неожиданно и сразу наступают сумерки. Вода в реке подожжена закатом. Далеко в стороне в багровом золоте излуки медленно движутся черные силуэты коров. Негромко звучит пастуший рог.
— Домой! — говорю я, выпуская распаренную возней Кшиську.
— Ниц, — живо откликается она, — ще не час.
— Пойдем, — говорю я, — лучше в саду побродим.
— Ниц, — говорит она, — будемо купаться.
— Я не буду, — говорю я и ложусь на свои штаны.
Трава уже холодная, зато трусы высохли, и я не опасаюсь замочить ими одежду.
— А я буду купаться! — говорит Кшиська.
— Ну и купайся, — говорю я.
— Буду, — говорит Кшиська упрямо, — а ты не мужчина, а теля.
— Пусть теля, — говорю я, — а купаться не буду.
— Я буду! — вызывающе говорит она. — Теля, теля!
— Искупаешься, потом сохни целый час, — ворчу я.
— Не надо сохнуть, — кричит она, — слы-ы-шишь, теля. Надо як я. Дывись.
Я слышу рывок воздуха над собой и вскидываю голову. Золотое тело Кшиськи с четко отделенными от этой позолоты бедрами, блистающими белизной, несется к реке. Сначала мне кажется, что она переодела плавки, и вдруг я понимаю: на ней ничего нет! Совсем ничего.
Я падаю лицом в ладони. Жар оплескивает меня. Горят щеки, горит шея. Ну, девчонка! Я даже не могу понять, как мне быть, когда она вылезет. Я лежу и слушаю плеск на реке, он еле слышен. Не девчонка, а парень в юбке, вот кто Кшиська. Но, произнося все это про себя, я вдруг осознаю, что именно сейчас она стала для меня девчонкой. И даже больше того — чем-то особым, манящим, волнующим. Я лежу на локте, под рукой щекотно живет трава, ползают и покусывают кожу разные козявки. Мне как-то муторно. Я теперь уже не смогу смотреть на Кшиську, как на товарища. Зачем она это выкинула? Как она теперь будет вылезать? Не стыдно ей? Я украдкой кошу глазом на реку. Багрово отцветает закат на середине, на трепетной водной глади никого нет. Где же она? Так ведь и утонуть можно. Я вскидываюсь на руках и гляжу на реку. Никого. Может быть, там, в камышах? Я вскакиваю. Тревога трубит во мне. Все в мозгу переполошено. Где она, неистовая моя подруга?
Я оглядываюсь. В нескольких шагах от меня, подчеркнуто отвернув в сторону голову, лежит почти совсем одетая Кшиська. На ней уже и юбка и майка, только блузка еще не надета. Я начинаю торопливо одеваться. Мне трудно глядеть на Кшиську, и краем глаза вижу, что она тоже старается не смотреть на меня.