ПРИКЛЮЧЕНИЯ 1990
Виктор Топоров
ДЕТЕКТИВ ВЧЕРА И ЗАВТРА
О времени и причинах возникновения детективной литературы не существует единого мнения. Одни прослеживают историю детектива с античных времен, причисляя к его отдаленным прообразам миф о царе Эдипе и, в частности, тот его эпизод, в котором властитель Фив, ища причины бедствий, обрушившихся на город, проводит своеобразное расследование, по результатам которого вопреки позднейшим канонам жанра изобличает самого себя. Другие выискивают — и находят — детективные элементы в барочном и готическом романе XVII—XIX веков. Третьи, упоминая, правда, и Эдгара По, ведут свой отсчет от Конан Дойла. Четвертые вспоминают французский плутовской, приключенческий, а затем и полицейский роман. Пятые торопятся провести по разряду детектива произведения Бальзака, Диккенса и Достоевского.
И, напротив, в попытках «ввести детектив в берега» утверждают, что детективными следует называть не всякие произведения с наличием или преобладанием в них криминального элемента, но лишь такие, речь в которых идет не о преступлении, но о расследовании преступления. Подобные утверждения не выдерживают проверки практикой и здравым смыслом и могут быть справедливы лишь по отношению к определенной разновидности детектива: к поджанру с загадкой и разгадкой, заключающейся в выявлении и поимке преступника, к детективу-шараде, детективу-головоломке. Этот поджанр известен в англо-американской традиции под названием «ху-дан-ит» («ищи преступника», буквально: «кто это сделал»), и ярчайшими образцами его являются произведения того же Конан Дойла, Честертона и Агаты Кристи. Такие детективы выглядят сегодня несколько игрушечными. Условный образ сыщика, условная фигура злодея, непременное наличие запутанных ложных следов и финальная разгадка как можно более парадоксального свойства... Хороший способ скоротать часок-другой, отвлекшись от собственных забот и волнений. Сопереживание героям подменено стремлением к разгадке тайны, жертвы не вызывают особого сочувствия, кровь хлещет клюквенным соком.
Агата Кристи существенно усовершенствовала «ху-дан-ит», в значительной мере преобразив поиски преступника в поиски мотива преступления и одновременно стремясь прописывать социальный и бытовой фон так, что мотивы, побуждающие к преступлению, оказываются у многих, тогда как фактическим преступником становится кто-то один. Но за рамки талантливой литературной игры она не вышла. Не удалось это и ее многочисленным последователям и последовательницам. Шерлок Холмс и Эркюль Пуаро, при всем таланте и мастерстве их создателей, остались умозрительными абстракциями.
Совершенно другую схему предлагает — и другую читательскую или зрительскую реакцию предполагает — триллер: произведение с полнокровными и по возможности симпатичными вам действующими лицами, попадающими буквально на каждой странице в немыслимые переделки, лишь чудом и в самый последний момент избегающими неминуемой, казалось бы, гибели. Действие носит максимально напряженный характер, причем напряжение неумолимо нарастает к финалу произведения; героем, на которого обрушиваются все новые и новые испытания, может быть как профессионал (сыщик, частный сыщик), так и обыкновенный добрый молодец. В последние десятилетия наметилась тенденция делать героем триллера заведомого неудачника и неумеху, сама невезучесть которого помогает ему в конечном счете одержать победу над могущественными и хитроумными преследователями.
Этот поджанр американского происхождения; здесь следует в первую очередь назвать имена Д. Хеммета и Р. Чандлера, хотя подлинный король триллера англичанин Дж. X. Чейз. Если создание детектива-шарады требует прежде всего изобретательности и сильных логических способностей, умения задумать, замаскировать и последовательно провести через все произведение криминальную интригу, то написание триллера предполагает в его авторе недюжинный литературный дар (разумеется, если речь идет о хорошем триллере).
Но и триллер — в чистом виде — представляется на сегодняшний день все-таки в какой-то мере старомодным. Возможности и ресурсы как бы реалистического и как бы психологического повествования в этой манере сильно ограничены несколькими вынужденно условными по своей природе допущениями, элементами несколько иной, чем в случае с «ху-дан-итом», но все же литературной по характеру игры. Например, тем, что, убивая и уничтожая всех вокруг главного положительного героя триллера, его противники почему-то пренебрегают самоочевидной и весьма экономичной с точки зрения их глобальных планов целью устранить его самого. Вспомним хотя бы похождения бравого комиссара полиции из итальянского телесериала «Спрут» — типичного и вполне доброкачественного триллера наших дней. Или везение ничуть не менее популярного у нас в недавние годы Шарапова из телефильма «Место встречи изменить нельзя»: бандиты обходятся с ним почему-то значительно мягче, чем со второстепенным персонажем, засланным в банду до него и зарезанным без долгих разговоров.
Психологическая достоверность или ее видимость, необходимые автору триллера для того, чтобы вызвать сопереживание к своим героям, могут и отпочковаться от напряженного развития интриги, превращаясь когда в явную, когда в иллюзорную самоцель.
Сделаем самые предварительные пока выводы:
Игру вместо жизни предлагает читателю или зрителю детектив-шарада. Игру под видом жизни — триллер. Обе схемы использовались и повторялись в XX веке несчетное число раз и оказались бы давным-давно безнадежно исчерпанными, если бы не возможность сочетать и комбинировать их в разных пропорциях и вариантах, создающая эффект новизны. И, разумеется, новизна подлинная: появление новых тем, героев и антигероев, новых обстоятельств, новой литературной техники, использующей, в частности, и открытия литературы модернистской, нового уровня откровенности и, главное, серьезности разговора с читателем.
Здесь уместно коснуться вопроса о взаимоотношении литературы детективной и приключенческой. Произрастая из общего корня (и та, и другая отвечают интересу читателя к увлекательному, полному треволнений и тайн повествованию), они различаются прежде всего тональностью и атмосферой рассказа: душный воздух преступления неизменно окутывает и положительных, и отрицательных героев детектива, тогда как в литературе приключенческой при всех трудноразрешимых проблемах, встающих подчас перед ее персонажами, преобладает оптимистическое начало.
Впрочем, границу, здесь, как и во многих других случаях, провести крайне трудно. Так, например, романы весьма популярного у нас Дика Фрэнсиса мы воспринимаем как детективы. Авторы приключенческой, как и авторы детективной, литературы все чаще прибегают в своих сочинениях к технике триллера.
Детективная литература постоянно и весьма оперативно вбирает в себя все, что может и должно ей пригодиться, будь это новейшие научно-технические, тем более криминалистические открытия, модные общественно-политические течения, философские веяния, психологические и социологические теории и тому подобное. Естественно, она не могла пройти мимо читательского успеха документальной прозы в последние десятилетия. Появилось значительное число детективов, в которых наряду и в сочетании с другими элементами используется техника документализма или псевдодокументализма. По существу, возникла третья схема написания детектива, к которой все чаще прибегают поставщики детективной литературы любого уровня от Фредерика Форсайта до Юлиана Семенова. Скажем, в известном советскому читателю романе Форсайта «День шакала» шаг за шагом воссоздана история якобы имевшего место покушения на президента Франции де Голля, причем воссоздана с таким пугающим правдоподобием, что публикация этого романа в нашей стране поначалу обернулась скандалом. В 1974 году по высокому, а то и высочайшему распоряжению публикация «Дня шакала» в журнале «Простор» была прервана — кому-то показалось, что этот роман может стать инструкцией и для доморощенных террористов.