— Ты меня узнаешь, Микола? Это я, Кравец.
— С поручиком Кравцом не знаком.
— Нализался, чертяка. Голову оторвать мало. Я себе все жилы вымотал, чтобы встретить тебя здесь.
— Говори спокойно, — просит Сгорихата и тихо стонет.
— Я от товарища Коваленко. Он послал предупредить тебя, что явка на Святославской, восемь провалена. Ею пользоваться нельзя. Но твое задание остается в силе. Мотаем скорее отсюда.
Обнимаю я его за плечи. На этот раз он стонет громко.
— Ранили меня, Кравец. Прострелили плечо, левое. Кажется, ключица перебита.
— Дела… — растерянно произношу я.
— Что еще сказал Коваленко? — спрашивает Микола.
— Я поступаю в твое распоряжение.
— Очень подходяще…
Неторопливо идем к моему убежищу. Я поддерживаю Миколу за здоровый локоть. Но все равно при каждом шаге лицо его искажается от боли.
— За бочками, в безопасности, и обмозгуем, что делать. Я здесь уже часов шесть отсиживаюсь.
Помогаю Миколе опуститься на покрытую росой землю. Он прислоняется здоровым правым плечом к бочке. Говорит:
— Попробуй стащить с меня ватник. Нужно бы хоть чем перевязать… А то я приляпал на рану шматок рубашки.
Расстегиваю ватник. Осторожно тяну за рукав. Микола корчится от боли. Голова у него горячая. И сам он словно прогретый солнцем.
— Слушай, — говорю, — кажется, не с того бока. Давай сначала с правой стороны потащим.
— Погоди, — вертит головой Микола. — Лучше о деле. А то, чего доброго, я еще отключусь.
— Что ты, — успокаиваю я. — Если сразу не убили, если на своих двоих топаешь, значит рана не смертельная.
— Все верно. Да, кажись, крови много утекло. Ощупываю ватник: липкий, набухший. Относительно крови Сгорихата не ошибается. Тихо, едва слышно произносит:
— При штабе Кубанской армии есть офицер контрразведки… Капитан Димов.
— Знаю такого, — спокойно говорю я.
— Откуда? — встрепенулся Микола.
— В гостях у него был. Чай не пил, но в чулане, где раньше варенье хранилось, сидел.
— Ты проще мне объясняй. Не улавливаю я, когда шутки шуткуешь, а когда дело толкуешь.
— Задержали меня белые. Да я и сбежал.
— Молодец, — прохрипел Сгорихата. Помолчал, верно собираясь с мыслями. Потом решительно: — Задача наша — взять этого капитана. И заховать до прихода красных. Лишь на самый крайний случай. Самый-самый… Если выхода другого не будет, порешить именем революции.
— Что же он, гад, натворил такого?
— Всего не ведаю. Только, слыхал, в Новороссийске Димов злобствовал. Многих большевиков-подпольщиков пострелял. А убегая, агентуру свою в городе оставил.
— Понятное дело.
— Вдруг со мной что случится… За все отвечаешь ты, — сказав это, Микола точно избавился от тяжелой ноши. Вздохнул глубоко.
И опять прислонился к бочке правым плечом.
— Есть еще один пароль… Про него Коваленко ничего не говорил?
— Нет. Говорил лишь, что на Святославской явка недействительна.
Луна голубила бочки. И лицо Сгорихаты. И от этого оно казалось неестественным, застывшим, как у покойника.
— Микола, ты того… Не засыпай, Микола. Мы сейчас ватник стащим. И я перевяжу тебя своей майкой. Она еще чистая. Позавчера надетая…
— Огонь не найдется, мужики? — услышал я голос за своей спиной.
Их стояло трое. Мужчин. Двое поплотнее, солиднее. Третий молодой, с гармошкой под мышкой. Луна была за их спинами. И лица не были освещены настолько, чтобы по их выражениям определить добрые или дурные намерения у этих людей.
— Есть, — ответил я. И вынул из кармана зажигалку.
Я говорил спокойно. Если они из деникинской контрразведки, нам с Миколой все равно не отбиться. Если же это просто люди, то, значит, у них есть сердца. И тогда можно будет разжиться горячей воды, чтобы промыть Миколе рану, попросить бинтов, а на худой конец чистых тряпок.
Седоволосый мужчина, с коротким поперечным шрамом на лбу, наклонился к огоньку, сжимая в губах толстую самокрутку. Выпустив струю дыма, он сказал, имея в виду зажигалку:
— Хорошая машинка. Подари.
— Дареное не дарят, — ответил я.
Чуть повернув голову, седоволосый сказал в темноту:
— Клава.
Из-за бочек неслышно, точно скользя над землей, появилась закутанная в платок Клавдия Ивановна. Одета она была гораздо проще, скромнее, чем днем. Теперь я понял, что перед нами те самые люди, которые весь вечер сидели возле забора, слушая голосистую гармошку.
Посмотрев на меня, Клавдия Ивановна кивнула седоволосому, не сказав ни слова.