Стуков взволнованно встал и заходил по комнате.
— Интересно, Лешенька, но будь осторожен. Дело щепетильное. Пахнет международным скандалом. Вот почему Мельников так охотно признал свою вину. Захотел побыстрее свести все к неудачной шутке...
Стуков присвистнул.
— Подлец, — не удержался Воронов. — Мало того что он калечил друга, еще и выводил на играх вперед иностранца.
— Вот что, Леша, посмотри внимательно документы и иди к Виктору Ивановичу. Посоветуйся. Как бы дров не наломать.
Полковник Жигулев принял Воронова сразу. Он был уже в курсе. Доводы Воронова выслушал внимательно, впервые, насколько заметил Воронов, делая записи.
— Хорошо, — удовлетворенно сказал он. — Только с решающим допросом я бы повременил. Не потому, что обязан доложить начальнику управления. Кстати, звонил председатель комитета спорта. Интересовался. Его понять можно — арестован член сборной команды страны, возможный — теперь, правда, уже невозможный — кандидат в олимпийскую сборную. Начальник управления взял дело под личный контроль. Подумайте, Алексей Дмитриевич, может, стоит повременить, скажем, два-три дня. Ничто так не действует на преступника удручающе, как отсутствие информации о возможном ходе расследования. Назначьте допрос на четверг. Заодно и сами несколько поостыньте. Я со своим начальником посоветуюсь. Договорились?
— Слушаюсь, Виктор Иванович.
— Желаю успеха. Вы его не только заслужили, но и выстрадали.
Два дня пронеслись в суете, совсем не связанной с мамлеевским делом. И хотя Воронов был в постоянной готовности к вызову начальником отдела — Стуков предположил, что начальник управления может не удовлетвориться кратким изложением и захочет познакомиться с делом подробно, — этого не произошло. Очевидно, доклад полковника Жигулева оказался убедительным. Это вселяло в Воронова бодрость, и сама встреча с Мельниковым, надвигавшаяся неотвратимо, вызывала лишь одно нетерпение.
Перемена в Мельникове очень удивила Воронова. Если бы он не знал его столь хорошо, то подумал, что сидит перед ним совершенно другой человек, совсем не тот, который когда-то так бесцеремонно выпроводил его своей квартиры в то теперь такое далекое утро. Мельников сел на указанный стул и тяжелым взглядом обвел комнату.
— Как камера? Не жалуетесь? — начал Воронов.
— Не жалуюсь, — отрезал Мельников. — Не сам я себе ее выбирал.
— Сами, Игорь Александрович, только сами. Может быть, не именно эту, но что камеру — несомненно. Теперь к делу, Игорь Александрович. Я хочу уточнить несколько фактов. Первое — скажите, почему вы зарядили несколько патронов? Не хотели ли вы подложить такой же, ну, скажем, Вишняку?
— Глупости, — Мельников даже фыркнул. — Очень просто объясняется. Я забыл, куда сунул первый, и пришлось делать второй. К тому же подумал: а вдруг не удастся что-нибудь и Мамлеев патрон отбракует? Второй и пригодится.
— А как вы производили перезарядку? Расскажите поподробней.
— Вы же сами имели дело с оружием и знаете, как это делается.
— Простите, Игорь Александрович, мои знания пока останутся при мне. Меня интересуют ваши.
Мельников пожал плечами, дескать, можете измываться, но объяснил.
— Взял несколько штук, вскрыл...
— Чем?
— Перочинным ножом. Один из патронов раскатал сверху. Дробь выкинул. Из двух других ссыпал порох и загнул два пыжа. Закатал.
— Чем?
— Ручкой перочинного ножа. Вот и все.
— Что сделали с пороховым зарядом?
— Ничего. Уложил тройную дозу, думал, что отдача будет достаточно сильная, чтобы встряхнуть Мамлеева. И не предполагал, что «меркель» окажется таким хлипким. Или бракованным...
— На «меркеле» стоит клеймо нитропорохового испытания, и запас его прочности намного превышает мощность тройного заряда!
— Не знаю. Очевидно, клеймо липовое. Не соответствует состоянию стволов.
— Если я вас правильно понял, вы досыпали в один патрон только три заряда, не так ли?
— Да, так, — брови Мельникова удивленно вскинулись, настойчивость Воронова его насторожила, но он еще никак не мог понять причину такой настойчивости.
— Вам не показался порох каким-то странным?
Мельников мгновение подумал и, все более удивляясь, сказал:
— Не показался. Порох есть порох.
Воронов сделал паузу, как рыбак, увидевший поклевку, но еще не уверенный, что настало мгновение подсечки. Потом сказал быстро и грубо: