Они стиснули друг друга, вросли, вмялись один в другого. Два мокрых от слез лица обожгли друг друга, спаялись на мгновение, стали неразрывны.
— Коля! — шептала она, а он, все еще не веря, повторял: — Полька, Полька! Ты!..
Она ввела, скорее втянула его в дом, заставила сбросить телогрейку, принесла яиц и картошки в тарелке, села напротив, подперлась кулачком, следила, как он ест, отрываясь только, чтобы взглянуть на нее.
— Откуда ты здесь? — спрашивал он с набитым ртом. — Ведь в этом доме я жил, когда приехал.
— Потому-то и я в нем живу, — она протянула руку, потрогала его волосы: — Кто тебя так обкорнал, милый?
— В лесу! — сказал он.
Он оглядел комнату, споткнулся взглядом о немецкие карты и сигареты на подоконнике, заметил вычурный трехсвечник. Что-то переменилось в его лице, но она не замечала.
— Ты в партизанах? — спрашивала она. — Возьмешь меня с собой?
— В каких таких партизанах? — спросил он, напрягаясь. — Кто это тебе сказал?
Она смотрела не понимая.
— Кто сейчас дерется? — взглянул он на нее и тут же отвел глаза. — Дураки и фанатики! Немцы уже победили. Всем ясно.
Счастье кончилось. Она слушала, как оно утекает, мерно, как песок сквозь пальцы. Полина смотрела на него и не узнавала. Это был все тот же Коля, может быть, чуть более заматеревший. Тот, которого она помнила, был застенчивый, с мягким взглядом, с внезапным прекрасным выблеском улыбки. Этот был мужчиной, с твердым ртом, с обострившимися и более резкими чертами. Неужели тот Коля способен был сказать такие слова о своем народе, об армии, которая обливалась кровью у Харькова и Ленинграда, о партизанах Редькина, повешенных на площади, о тех старухах, что били ее только за то, что она проехала в немецкой машине? Чем же он мог заниматься? Почему он шел в сторону немецких постов? Может быть, он связан с немцами? Эта мысль была до того страшной, что она чуть не застонала в голос.
— Как ты жил все это время? — спросила она. — Откуда сейчас?
Он доел картошку, вытер хлебом тарелку, взглянул почужевшими цепкими глазами...
— Тут живут немцы? — спросил он, поглядывая на карты и подсвечник.
— Да.
— Солдаты? Офицеры? — как-то по-новому присматриваясь к ней, спрашивал он.
— Майор Бергман, врач, — сказала она, теряя всякий интерес к разговору, — он хирург, как и ты. Или ты переменил профессию?
— Переменил... А ты тут что поделываешь?
— Я? — она зло улыбнулась. — Приживалка. — Она сейчас презирала их обоих. И себя и его. Они достойны друг друга. — Кормлюсь объедками с барского стола. А скоро вот пойду к ним на службу.
Репнев встал. Он весь посерел, глаза вдруг запали и теперь целились в нее издалека, из глубины глазниц.
— Я тебе не судья, — сказал он, почти не разжимая рта, — служи кому хочешь. Но только знай, — он приостановился, но такая злоба вставала в нем, что он все же закончил: — Скоро мы твоим барам всадим такого пинка... И тогда посмотрим, куда они покатятся со своими приживалками!
Он обошел стол и пошел к дверям. Словно молния ударила в мозг. «В лесу!» — сказал он. Его стригли в лесу! Она прыгнула за ним как кошка, вцепилась в его рукав, всей силой обретенной нежности развернула его к себе, прижалась к нему, шепча:
— Ты наш! Наш! Коля! Не предал!
Ее слезы растапливали его лицо, в серо-зеленых глазах было знакомое Колино смущение, прежняя радость от ее близости.
— Полька! — сказал он, тиская ее. — Дуреха! А я-то... Чуть было не поверил, идиот! Значит, и ты с нами?
— Возьми меня с собой! — взмолилась она. — Возьмешь?
— Подумаю, — великодушно пообещал он. — Что-нибудь придумаем. В конце концов, жена доктора Репнева тоже с медицинским образованием, хоть и неполным.
— Какого Репнева? Какая жена? — взревновала она.
— Когда выбирался из окружения в сорок первом, — пояснил он, — попал в Острове в передрягу. Мог оказаться в лагере военнопленных. Спасли хорошие люди. Старые врачи. Дали документы Репнева Бориса Николаевича, белобилетника, никогда в Красной Армии не служившего. Мои документы зарыты у них в саду, а я в отряде так и хожу в Репневых. Прилипло.
— И мне, — требовала она со счастливой девчоночьей капризностью, — и мне придумай партизанскую кличку.
И в этот миг фыркнул у крыльца мотор, и не успели они сообразить, как быть, в комнату входил Бергман.
— Здравствуйте, — сказал он, увидев незнакомого человека, и по-немецки: — У нас гости, Полин?
У Репнева словно съехались скулы, жестко сощурились глаза. Бергман тоже нахмурился.
— Вы не могли бы мне представить вашего знакомого, фрау Мальцева? — спросил он. Николай сунул руку в карман, и Бергман в то же мгновение открыл кобуру.