Шренк отдернул голову, встал, прошелся по кабинету, обернулся. Он стоял высокий, прямой, в застегнутом мундире. Крест на шее как бы приподнимал голову. Узкое лицо фон Шренка чуть покраснело.
— Спасибо, фрау, — сказал он после минутного молчания, — вы поставили все на свое место. Считайте это служебной формальностью. Проверкой. Да... Я верю Бергману, он верит мне, и я хотел убедиться в лояльности ко мне его дамы сердца.
Ей сразу стало легко. Секунду назад Полине казалось, что ее обязанности переводчицы пришли к концу, а с ними и дружба Бергмана со Шренком, и выполнение задания (которое, успела она подумать, ей еще никто не давал).
— Фрау Мальцева, — сказал он, — сегодня я вынужден потревожить вас и заставить наконец заниматься работой, которую вы так жаждете. Мне надо поговорить с одним человеком. Я должен предупредить вас, фрау: то, что вы будете слышать в этом кабинете, выносить отсюда нельзя. За этим специально наблюдает наш приятель Петер Кранц, — он улыбнулся, — и я не завидую тем, кто к нему попадает... О нет, — заметив ее возмущенное движение, перебил он сам себя, — о вас речь не идет. — Он взглянул на нее и продолжал: — Но даже мой счастливый друг Рупп, — он иронически скривил рот и слегка сощурил глаз, — даже он не должен знать о том, что происходит в моем кабинете. Устраивает это вас, фрау Мальтсов?
— Вполне, — сказала она. — Но вы мне это говорили еще в первый день моей работы...
В этот момент в кабинет ввели какого-то мужика.
Мужичок, небольшой, с быстрыми, уходящими от встречного взгляда глазами, бритый наголо, пахнущий навозом, сел на стул против фон Шренка. Тот кивнул Полине и задал вопрос.
— Вы сами видели все, что рассказывали лейтенанту?
Мужик, в один пригляд оценив Полину, ответил, что сам все видел и выдумывать не умеет. Шренк встал и прошелся по кабинету.
— Спросите: сколько было людей у тех, кто захватил заставу.
— Десятка четыре, — сказал мужик, — и по всему видно, что не все. Ишшо кого-то ждали. Пулеметов три штуки, и какие-то трубы. Миномет али нет — не разобрал.
— Как они себя называли? — спросил фон Шренк, выслушав перевод Полины.
— Как? Партизане! — с некоторым недоумением пошевелил лбом мужик.
— Чьи? — потребовал, глядя на Полину, фон Шренк. — Фамилия начальника.
— Дак это и так известно — редькинские, — сказал мужик. — Да он и сам был. Сам все оглядел, сам приказал полицейских кончать. Только приговор комиссар зачитал.
— Реткин, — фон Шренк, размышляя, подошел к окну. — Переспросите его: слышал ли он, как обращаются к этому человеку? Слышали ли другие? Почему он так уверен, что это именно Реткин?
— В прошлый раз, еще при старом отряде, они наше село два раза навещали, — мужик недоуменно смотрел на Шренка. — Помню я его. Он самый. Да и партизане хвастались: редькинские, мол, мы!
— Хвастались, — повторил фон Шренк, — значит, они горды, что состоят под его командованием?
— Гордые, это верно, — ответил Полине соглядатай, — да и понятно. Он с троими был, когда они патруль взяли. — Полине показалось, что в голосе у мужика появился яд, но, взглянув, встретила на обросшем лице одно крестьянское равнодушие, — этот Редькин, он таких делов наделает!
— Отлично, — сказал Шренк, сухо кивнув головой, — спросите у него: население участвовало в нападении или вело себя равнодушно?
— Какой равнодушно! — Мужик остервенился. — Нашенские сами полицейских брали, которые спали... Без населения разве б всех прибрали?
— Превосходно. Передайте ему, что он получит все, что ему обещано.
Мужик, кланяясь, отступил к двери и пропал за ней.
— Притвиц! — фон Шренк нажал кнопку звонка. В дверях возник адъютант. — Немедленно позвоните начальнику русской полиции. В пять ноль-ноль собрать у меня четверых, взятых при уничтожении отряда Реткина и согласившихся служить нам.
Адъютант исчез.
— Вы мне понадобитесь в пять часов, фрау Мальтсов, — сказал фон Шренк, улыбкой смягчая сухость, — вы не в претензии, что рабочий день несколько затянулся?
— Работа есть работа, шеф.
Шренк кивнул улыбаясь. Она вышла.
В три часа к ней постучал фон Притвиц.
— Мадам, приехал ваш друг. Он сейчас у шефа.
Бергман, как всегда, увозил ее домой обедать.
В ее комнате шаркает шваброй Нюша. Полина, войдя, пытается у нее отобрать швабру, но та не дает.
— Куда уж тебе! — ворчит ока. — Важна больно такие работы делать! — У Нюши каменное, неприступное лицо.
Сначала она обрадовалась, узнав, что Полина поступает на работу: будет теперь паек, не надо у постояльцев одалживаться. Но уже через день настроение у нее резко изменилось. Полина знает, что Нюше тоже сложно. Поселок незримо и всевидяще следит за ней. Теперь в глазах поселковых женщин Полина уже, вне всяких сомнений, «немецкая овчарка», и Нюше со всем ее правдолюбием защищать жиличку от таких обвинений трудно.