— А че? — прикинулся простачком.
— Не ломай дурочку! Рассказывай или... к стенке! На утренней зорьке. Слыхал сегодня?
От этого зловредного человека не просто отделаться. Но в чем вина?... Нарушил комендантский час? А дальше? Одни подозрения. Если потребует — повести к дому, если вздумает проверять — путь будет не близок, и на том пути уж не упустить свой шанс. Иного выхода не придумать!
— Не знаю, че надо. Познакомился вчера с одной, в гостях был. Ежли охота, могу показать, проверьте.
— Улица? Номер дома?
— Да кто ж его знает? — наивно удивился Захаров. — Я не домом интересовался. Если надо, провожу, сами спросите. В Соломбале. Домик небольшой, заборчик зеленый...
— Пошли, — сказал зловеще капитан и расстегнул кобуру. — Но не вздумай бежать! На месте! Без разговоров!
— Пошли! — бодро откликнулся Захаров.
— Бери. — Капитан указал на чемоданы в углу. — Все!
Четыре чемодана, словно кирпичами набиты. «А их-то зачем?» — не понимал Захаров, но не стал спрашивать. Два взял на ремень, перебросил через плечо, два — в руки.
— Иди! Налево... Направо... — командовал за спиною капитан.
Вышли на улицу. Свежий морозный воздух плеснул в лицо, мыл как родниковая вода.
— Пошел, пошел, — подталкивал капитан. — Не туда!
— Как не туда?
— Разговоры!
— В другую сторону идем.
Капитан не ответил. На улице одни солдаты и офицеры, не город — военный лагерь. К центру тянутся санные обозы с ранеными. Торопятся пароконные упряжки с тупоносыми стволами орудий.
Шла воинская часть. Обмороженная, усталая, потрепанная в боях. Захаров вглядывался в лица солдат: о чем они думают? На что надеются? Отступающая, обреченная армия.
Захаров замедлил шаг, но капитан толкнул в чемодан на его спине.
— Шевелись! В порт!
Подвижный летней порой, рейд сейчас был намертво скован льдом. У причала возвышался черный борт «Соловья Будимировича», прихваченный седой изморозью.
Обрадовался Захаров и встревожился. Как бы там ни было, а на своем пароходе в обиду не дадут. Но что задумал капитан?
Подошли к косой линии трапа вдоль борта. Но тут подкатило несколько саней, и Захарова оттолкнули в сторону. Прошли на трап генерал, полковник, офицеры чинами поменьше. Капитан кинул Захарову:
— Чемоданы ко мне в каюту! — И следом за военными.
Появились солдаты с офицерскими вещами, пристроился к ним и Захаров. Вахтенный матрос удивился:
— Ты чего? В носильщики пошел?
Морозный сухой ветер мчался вдоль причала, обжигая лицо, пряча за белой пеленой городские домишки.
— Судьба играет человеком! — весело откликнулся Захаров, поеживаясь от холода. Наконец-то он понял — гроза пронеслась.
В сторонке стоял командир парохода, как тогда называли капитанов, Иван Эрнестович Рекстин — спортивного склада человек, в черной форме, как ворон среди армейских серых шинелей. Он с отвращением смотрел на Захарова.
— О-о, пьяный, негодник!
Подскочил солдат.
— У тебя вещи капитана Лисовского? Донесешь? — скалил зубы, радуясь, что не ему тащить тяжести.
У двери каюты Захаров поставил чемоданы, вытащил из ручек свой пояс и, увидев протестующий жест денщика, спокойно сказал:
— Иди к лешему! Разленился на барских харчишках.
Медленно пошел по коридору, будто ожидая удар в спину, а дойдя до трапа, со всех ног бросился к себе в кубрик. Летел вниз, не прикасаясь к поручням.
Жилое помещение кочегаров — восьмерых китайцев и шестерых русских — темное и тесное. Захаров удивленно улыбается, стоя у стола и не веря себе, что уже среди своих.
— Где пропадала? — теребит его Яо Шэн, поблескивая узенькими глазками на широком лице.
Захаров подмигивает:
— Вечером... Соберем самых надежных.
— Что с тобой? — допытывается белявый кочегар Иван Сергунчиков, с неспокойным быстрым взглядом.
— Ой, братцы, не сразу! Всяко бывало, а такого ни разу. Как жив остался, не знаю. А у вас чего? В рейс? В какое место?
— Вскорости выходим. Пока в неизвестном направлении, — заговорщицки нагнулся к нему Сергунчиков. — Никому не сказывают.
— А нам для чего рейс? В такой момент! — зашептал Захаров и скрипнул зубами. — Эх, еще ихняя сила! Морячков на «Канаде» надо предупредить, посемафорить им.
— Так посемафорят по заднице, что белого света не взвидишь, горемычный, — усмехнулся Сергунчиков.
В кубрике примолкли. Зимой, через замерзшее Белое море, уходить с базы в такое шаткое время... Не по сердцу это матросам.
Грохот якорных цепей в клюзах нарушил тишину кубрика. Барабанно застучала машина. Выглянув в иллюминатор, Захаров увидел припорошенный ярко-белым снегом лед и грязно-синее, как от густого папиросного дыма, небо. Тревогой кольнуло сердце, колыхнулось от недобрых предчувствий.