— Да не глядите на меня с упреком, я и отказаться от этой должности могу.
— А вот это мне уже не нравится, — в голосе Ракитина послышались недовольные нотки. — Революционер и называется революционером потому, что он непохож на других людей, он рожден для того, чтобы бороться с трудностями, преобразовывать жизнь. А вас я, Николай Николаевич, считаю революционером. И уж коль вам доверили такой пост, постарайтесь оправдать надежды, В конце концов, люди придут на помощь, в частности, и мы не останемся в стороне, да, собственно, в этом и есть одна из задач ВСНХ — оказывать помощь предприятиям и учреждениям. — Он подумал и попросил показать письмо.
Душечкин с проворством лакея достал свой бумажник.
Ракитин повертел в руках письмо, внимательно прочитал все резолюции на нем и молча вышел.
— Наш благодетель... — с почтением произнес Душечкин, глядя на закрывшуюся дверь.
— Обыкновенный проходимец, — с издевкой сказал Буробин.
Лицо Душечкина как-то сразу вытянулось, покрылось красными пятнами.
— Да что вы, Николай Николаевич, господь с вами, как же так можно!.. — Он говорил шепотом, настороженно прислушиваясь к тишине за дверью. — Светлейшая голова. Организатор... — Душечкин осекся — из приемной донеслось глухое покашливание.
Вошел Ракитин. Вид у него был задумчивый. Отдавая письмо Буробину, он с чувством собственного достоинства заметил:
— Вот видите, как сам начальник узнал, что топоры и пилы нужны для железной дороги, тут же подписал и вдобавок дал указание, чтобы ваш заказ вне очереди пустить на заводе «Бари». Так что все, что от меня требовалось, я сделал. — Он вновь посмотрел на Буробина с нескрываемой укоризной. — А мысль о дезертирстве с железной дороги выкиньте — не время. Вы нужны дороге.
Уже на улице Душечкин не без удовольствия заметил:
— Теперь, Николай Николаевич, заказ, можно сказать, у тебя в кармане. — И, вздохнув, мечтательно добавил: — А у меня денежки... Кстати, Николай Николаевич, — он осторожно взял Буробина под руку, заглянул в глаза, смутился.
— Что такое?
— Ну да ладно, отложим до лучших времен, а сейчас, я думаю, батенька вы мой, нам не мешало бы и отметить получение последней визы. Может, на радостях ко мне махнем?
У Душечкина дома они были в седьмом часу. Его жена встретила их упреками.
— Ленечка, разве так можно меня терзать? Я не знала, что и подумать. С утра ведь ушел. Слава богу, вернулся. А дочка с мужем так и пошли расстроенные в театр.
Душечкин виновато чмокнул жену в лоб.
— Лапонька, мы страшно голодны, дай нам что-нибудь поесть.
— Ох, господи! — Жена пошла на кухню.
Душечкин, глядя ей вслед, вздохнул.
— Милый мой человек, она заботится обо мне, переживает. Как все-таки приятно иметь преданного друга. — Задумался. — Ну да ладно, Николай Николаевич, вы французский коньяк пили?
Буробин пожал плечами.
— Да как вам сказать, русский самогон пробовал, немецкий шнапс видел, а вот французский даже не нюхал.
Душечкин от души рассмеялся. Они прошли в комнату.
— Сегодня попробуете, я недавно по случаю приобрел несколько бутылок. — Он достал ключ, вставил его в еле заметное отверстие в стене около портрета жены, повернул. Портрет дрогнул, подался вперед, за ним открылась ниша, уставленная множеством бутылок с яркими этикетками. Душечкин взял одну из них, поставил на стол.
В комнату с подносом вошла жена. На столе появилась лиловая фарфоровая супница с борщом, тарелочки с колбасой, сыром, ветчиной.
У Буробина к горлу подступила тошнота. Он не ел со вчерашнего вечера — у дяди не было даже хлеба. На душе стало противно.
— Э-э-э, мы еще не выпили, а вы уже размякли. — Душечкин наполнил рюмки.
— За отличный сегодняшний день! — И медленно, словно дегустируя, начал пить. Выпив, он закрыл мечтательно глаза, повел носом. — Слышишь, какой аромат?! — Нехотя ткнул вилкой в тарелку с ветчиной. — Жалость какая, лимончика нет.
Буробин промолчал. Он думал о том, где мог сегодня с утра пропадать коммерсант.
— Да что ты, Николай Николаевич, как похоронил кого? — Налил еще.
Жена поставила второе. Душечкин заглянул в сковородку, в соусницу, радостно воскликнул:
— Мое любимое — фасолевые котлеты под грибным соусом. — Притянул жену к себе, чмокнул в щеку. — Спасибо, родная моя. — Положил котлетку на тарелочку, полил соусом, поставил перед Буробиным. — Отведай, Николай, и ты узнаешь, что это за божественное кушанье... — На него словно нашло, он ел, пил и почти не хмелел. Временами доставал платок, вытирал раскрасневшееся лицо, шею. Опорожнив одну бутылку, достал вторую. — Эх, Коленька, пей, пока пьется... А все-таки мы удачно провернули дельце, ой как удачно!