— Эх, Николай Николаевич, — вздохнул Мартынов, ознакомившись с новыми материалами о похождениях Душечкина. — Плетут что-то коммерсанты, а что? — Он покачал головой. — Мда-а... Меня успокаивает только то, что мы знаем об их существовании и что им теперь из наших рук не вырваться. Но ухо с ними надо держать востро... и особенно тебе, Николай Николаевич.
— Стараюсь, — только и сказал Буробин.
Спустя день в пять часов вечера Буробин зашел за Душечкиным. По пути на вокзал заглянули в часовню. В ней никого не было. Душечкин подошел почти вплотную к иконе и начал усердно молиться. Молился он минут десять. Наконец достал бумажник, вытащил из него сторублевую бумажку, аккуратно сложил ее и со словами: «Не забудь мою просьбу, святая мать», — опустил в ящик для приношений.
Когда вышли из часовни, до прихода поезда оставалось еще с час. Дошли до Тверской, поймали пролетку. Около Садового кольца дорогу им преградила похоронная процессия. Стояли минут пять.
— Хорошая примета, — улыбнулся Душечкин, когда пролетка вновь тронулась, — быть сегодня удаче.
На вокзал приехали ровно в семь часов. Поезда еще не было. У входа на вокзал стояла милиция. Прошли на перрон. Встали у забора, поодаль от ожидающих. Душечкин молчал. Он несколько раз доставал из жилета часы. Буробин чувствовал, что он нервничает.
Поезд появился спустя час. Отдуваясь, он медленно подошел к перрону и, обдав встречающих едким густым паром, остановился. Из деревянных грязно-зеленых ободранных вагонов, толкаясь, полезли пассажиры. На перроне стало как на рынке в воскресный день. Милиция останавливала тех, кто был с мешками, проверяла документы.
Боясь просмотреть Еремина, Буробин встал около локомотива. Душечкин был рядом. Он рассеянно смотрел куда-то в конец состава.
И вот за толпой мешочников, замешкавшихся при виде милиции, показался Еремин. В руках он нес толстый старенький портфель.
— Да вот он, — тронув Душечкина за руку, радостно проговорил Буробин, — вон он... приехал, не подвел.
Подошли, поздоровались.
— Привез, Николай Николаевич, как уговорились, два с половиной миллиона, копеечка в копеечку. — И он протянул портфель Буробину. Буробин, будто взвесив его в руке, тут же отдал Душечкину.
У коммерсанта сделались масляными округлившиеся глаза. Он ласково и нежно погладил портфель, прижал к груди.
«Как играет!» — подумал Буробин.
Коммерсант улыбнулся:
— Ну, что теперь будем делать, ребятки? Может, ко мне пойдем, у меня там немножко коньячку осталось. — Он весело подмигнул.
Еремин, что-то прикидывая, достал кисет с махоркой, оторвал кусок газеты, свернул цигарку, затянулся.
— Москва, оно, конечно, можно бы к вам завернуть, — заговорил он, — но вот беда: завтра я должен раздавать получку своим. — Он помедлил. — А через час обратный поезд. Выходит, не могу я ваше предложение поддержать.
Душечкин обиженно посмотрел сначала на Буробина, потом на Еремина.
— Как же это, Николай Николаевич, ребятки, а?
Еремин развел руками.
— Оно, конечно, можно было бы, коньяк, слыхал, хорошая штука. Но меня, если я не приеду завтра в Смоленск, начальник... — Он жестом показал, как набрасывают на шею веревку и затягивают. — Он ведь у нас...
Буробин попытался поддержать Душечкина, но Еремин его остановил.
— Нет, не упрашивай, Николай Николаевич, не буду грех на душу брать. — Он достал из-за пазухи листок бумаги, карандаш, протянул Буробину.
— Что это?
— Ведомость. Для порядку распишись, что получил деньги, цифру поставь прописью, да я поеду...
Буробин с сомнением взглянул на карандаш.
— Он чернильный, — успокоил его Еремин. И, уже обращаясь к Душечкину, добавил: — Вы уж не обессудьте, что не могу с вами это... как его... — Он щелкнул языком. — Вот в следующий раз, если случай представится, не упущу... Страсть как охота причаститься, как его, коньяком. — Еремин раскатисто, громко засмеялся и, приветливо махнув рукой, направился к вокзалу.
Буробин и Душечкин подождали, пока он скроется, пошли к Тверской улице.
— Да, Николай Николаевич, совсем забыл, — заговорил вдруг коммерсант. — Новгородов нас завтра приглашает к себе, у него там какое-то семейное торжество. Так ты уж не откажи.
— Я не против, — сказал Буробин. Однако наотрез отказался заходить за Душечкиным, сославшись на то, что еще не разделался у дяди с ремонтом.
Условились встретиться в семь часов вечера на Котельнической набережной возле зеленной лавки.