Переходя улицу, Буробин осторожно, будто проверяя, нет ли движения транспорта, оглянулся. Он надеялся, что чекисты его провожают. Улица как вымерла. Больше он не оглядывался, боясь напугать Слепова. Дверь им открыл сам дядя.
— Вы уж простите меня, Иван Викторович, — проговорил Буробин и подмигнул дяде, — но я не один. Мы переночуем и уйдем.
Слепов вошел в комнату. Огляделся. Подвигал носом. Поморщился.
Комната напоминала незагруженный пульмановский вагон. Две кровати — одна деревянная просторная самодельная, на которой, прижавшись друг к другу, спали четверо мальчишек, накрытых большим куском старого шинельного сукна, другая — железная двухспальная, на ней лежала жена дяди. Стол, две скамейки да большой кованый сундук — вся обстановка. Около двери лежали доски для пола, который еще не был до конца перестелен. Густо пахло сыростью.
Дядя из чулана принес овчину, положил ее рядом с постелью Буробина, лежащей в углу на полу. Буробин вообще-то жил в общежитии, и эта постель была вынужденной, временной.
Кряхтя и сопя, Слепов опустился на овчину.
— Мда-а, — тяжело вздохнул, он, — нечего сказать, хорошо живешь, ну совсем как настоящий снабженец. — Он вдруг замолчал, насторожился.
За обоями послышалось шуршание, писк, возня...
— Мыши? — Слепов брезгливо сморщился.
— Они, — равнодушно ответил Буробин.
Слепова всего передернуло.
— Это при такой-то должности и так жить, настоящий чудак. — Он перекрестился. — Когда будем грузить, напомни мне, пяток шерстяных одеял положу. А вернемся обратно, скажу Душечкину — другую квартиру подыщем. Все-таки свои люди.
Буробин промолчал. Он лежал и думал о том времени, когда Советская Россия наконец очистится от всякой нечисти вроде Слепова, Душечкина, Новгородова... и начнет жить в счастливом и радостном труде. Тогда и у него, и у дяди, и у всех будет красивая теплая одежда, хлеб будет, сахар вволю... Настоящая жизнь будет!
Слепов вдруг судорожно дернулся во сне и засопел, как перегруженный состав.
Буробин так и не сомкнул в эту ночь глаз. Она ему показалась вечным кошмаром. Спать рядом со Слеповым было противно.
Поднялись в четыре часа вместе с дядей. Надо было торопиться на вокзал. Дядя на завтрак предложил болтушку из отрубей. Слепова при виде коричневой жижи всего так и перекоробило.
— Спасибо, — сказал он, — я не привык так рано есть. — И, уже выходя на улицу, бросил: — Захватишь мешок муки и мешок картошки... На первое время хватит, а там еще что-нибудь придумаем — нельзя, чтобы дети голодали.
Буробин не ответил. Ему надо было умудриться позвонить на Лубянку и сообщить о своем отъезде.
Попробовал отойти в уборную — Слепов последовал за ним.
«Накрепко прилип...» У Буробина все внутри кипело.
И когда, уже подходя к поезду, он увидел в толпе Еремина, ему даже дурно стало от радости.
«Порядок — если провожают, значит, Мартынов в курсе дела...»
Недалеко от Еремина увидел другого чекиста — Фомина, который уже влезал в вагон.
Поезд вскоре тронулся, чекисты не вышли. На душе стало совсем хорошо: «Втроем веселей!..»
— Вот жизнь пошла, — сокрушенно вздохнул Слепов — из столицы еду и даже завалявшегося леденца, безделушки несчастной не везу... Не могу выносить Гришуткиных слез.
Буробин не ответил — ему было вовсе не до сына коммерсанта.
Когда подъезжали к Можайску, в вагон вошли четверо красноармейцев и еще мужчина, одетый в кожаные фуражку, куртку, брюки, сапоги. Буробин узнал в нем чекиста из транспортной ЧК. Стали проверять документы. Весь вагон пришел в движение. Какой-то обросший дремучий мужик попытался пролезть под лавкой мимо красноармейцев, оставив на полке мешок, набитый тряпьем. Его задержали, мешок заставили взять. Наконец проверяющие подошли к Слепову. Коммерсант протянул удостоверение. Это было то самое удостоверение, которое Буробин выписал Душечкину.
Чекист внимательно посмотрел документ Слепова, потом Буробина, прошел дальше.
— Отличная это штука, — шепнул Слепов, заботливо убирая удостоверение. — Душечкин просил, чтобы ты достал десяток таких бланков с печатями.
— Зачем? — спросил Буробин.
— Пригодятся.
— А почему Душечкин сам меня не попросил об этом?
— Тебе же ясно сказали: выполнять все мои приказания...
В Смоленск приехали поздно вечером — около Вязьмы кто-то взорвал путь, пришлось ожидать, пока ремонтники его восстановят.
На вокзале расстались, договорившись встретиться утром в управлении железной дороги. Буробину даже не верилось, что наконец-то он остался без надзора и может спокойно обо всем подумать.