Вечером мама позвонила нашему гиду и выяснила, что никакой возможности улететь в Москву нет. Все рейсы уходят заполненными. Мы можем уехать только по нашим билетам, через неделю.
. Мне все время хочется спать от слабости. Кровь вытекает из меня медленно, капля за каплей. Сегодня руководительница нашей туристической группы Наташа повела меня к местному врачу. Я шла под палящим солнцем и боялась, что потеряю сознание и упаду прямо на улице. Я слышала свирепое дыхание огненных легких солнца и чувствовала, как одежда облепляет мое потное тело.
Кровь испачкала платье, и я даже видела, как одна капелька, сорвавшись, упала в песок. Но мне уже было все равно.
У частного врача Мухамеда в его чистеньком элегантном кабинете я перепачкала кровью все стулья. Меня отправили в ванную, но и там я оставила кровавые пятна.
Мухамед оказался очень приятным улыбчивым человеком, по-восточному красивым. Он работал в этом маленьком курортном местечке под Анталией как семейный врач, то есть являлся специалистом широкого профиля. В гинекологии он смыслил ровно столько, сколько должен понимать в этой области обычный врач-неспециалист. Он вколол мне лекарство, сокращающее мышцы матки, и объяснил, что сейчас кровь пойдет обильнее, но к завтрашнему утру она должна остановиться. "Если кровотечение не прекратится, – сказала Мухамед, – завтра я повезу тебя в Анталию к частному гинекологу, и он будет решать – де- лать тебе повторную чистку или нет". Мысль, что мне придется лечь на вторичный аборт в чужой стране, привела меня в ужас. Может быть, это объяснялось моей общей слабостью, но я не смогла сдержать слезы. Никогда в жизни я не была так близка к отчаянию.
. Ночью мне снился тоскливый сон – как будто кровь из меня хлынула мощным потоком, заполнила всю комнату и вытекла множеством ручейков на улицу. Я проснулась и села на кровати. Часы показывали три. Простыня подо мной увлажнилась от крови. Я решила, что умру на рассвете, капля за каплей из меня вытечет жизнь. Ночь все драматизирует и возводит любое событие в кубическую степень. Я зарыдала от жалости к себе и разбудила плачем маму. Она испуганно спросила: "Что случилось?" Всхлипывая, я объяснила, что боюсь к утру истечь кровью и незаметно, во сне умереть. "Это тебе так кажется, – успокоила меня мама. – Просто ночью приходит страх. Давай померяем, сколько из тебя вытекает крови". "Как это?" – заинтересованно спросила я. "Стаканом, – ответила она. – Поставим его между ног и посмотрим, сколько набежит за час. Тогда будет ясно – вызывать нам врача сейчас или можно подождать до утра".
Сложность измерительного процесса отвлекла меня от ерных мыслей. Через час в стакане было две чайных ложечки крови. "Значит, не умру", – сделала я вывод и легла спать со спокойным сердцем. Но утром кровотечение усилилось. Осмотрев меня, Мухамед нахмурился и сказал, что надо ехать в Анталию. У меня упало сердце. Он повез меня в город и всю дорогу пытался развлекать легкими беседами, но я не нашла в себе сил поддерживать разговор.
Меня сопровождали мама и русская переводчица Лариса, милая толстушка с простонародным лицом, вышедшая замуж за турка и живущая в Анта-лии, сама беременная на шестом месяце.
В приемной у гинеколога было чисто и прохладно, везде стояли кадки с деревьями.
Напротив нас сидели турецкие женщины, закутанные до самых ушей, – живые комья из тряпок и шалей. Они мне напоминали узлы с бельем, которые сдают в прачечную.
Вскоре меня вызвали к врачу, молодому мужчине в очках, весьма интеллигентного вида, с правильным лицом и жестким ртом. Он осмотрел мое чрево с помощью ультразвукового прибора и сказал, что, по его мнению, внутри ничего не осталось, может быть, это кровоточат крошки детского места. Надо осмотреть на кресле.
Гинекологическое кресло – это тот крест, на котором распинают несчастных женщин в течение всей их жизни. Старуха турчанка привязала мои ноги и руки к креслу, чтобы я не дергалась. Это наполнило меня страхом, мне показалось, что сейчас без наркоза, не обращая внимания на мои крики и протесты, гинеколог хладнокровно сделает аборт. Лариса стояла рядом, я вцепилась в ее руку и закричала, чтобы она перевела врачу – я не согласна на чистку. "Никто не будет тебя чистить, – успокоила она меня. – Тебя просто осмотрят".
Я почувствовала отвратительный холод инструментов внутри себя и увидела, как гинеколог запускает в меня руки в резиновых перчатках с длинными пальцами. Я взвыла от боли и дернулась, турчанка вцепилась в меня железной хваткой и удержала на кресле. Мама потом рассказывала, что от первого моего крика содрогнулись все женщины в приемной, ожидающие своей очереди.
Мне казалось, что гинеколог засунул в меня руки по локоть. Не обращая внимания на месиво моих стонов, он безжалостно давил на матку изнутри и сверху. У меня сложилось ощущение, что он хочет выжать матку пальцами, как мешочек с кровью. Я орала от адской боли, как зверь, попавший в капкан, и слезы градом бежали по моему лицу. Все кости в моем теле перемешались.
Наконец пытка кончилась. Гинеколог извлек из меня инструменты, содрал с рук перчатки и сказал, что, может быть, все обойдется. "Ты будешь пить гормональные таблетки в течение десяти дней, – велел он. – Если кровь не остановится через два дня, будем делать повторный аборт".
На дрожащих ногах я встала с кресла и увидела лужу крови под собой – результат маленькой медицинской бойни. Шатаясь и трясясь как в ознобе, я вышла в приемную в перепачканном кровью платье. Мухамед усадил меня в машину, я показала ему, что могу оставить кровавые следы на сиденье. "Пустяки, – радостно заявил он, чуть ли не приплясывая. – Главное, что прогноз благоприятен. Вот увидишь, все обойдется.
Как я рад!" Мухамед высадил Ларису, маму и меня около нашего отеля и велел нам позвонить ему на следующий день. Нетвердой походкой я добралась до номера и упала на свою кровать. К вечеру кровотечение остановилось. Кошмартсончился.
. Я пытаюсь склеить разбитые куски и вырваться из серых сумерек безнадежности. Сила моего сопротивления горю велика, я хочу быть счастливой, но пока не могу. Люди уверяют, что это благо – пройти через очистительное пламя страдания и пафос разбитых иллюзий, что вместе с болью приходит зрелость. Может быть. Боль переварилась в котле подсознания, изменив химию моего существа. Я сама себе напоминаю зимнее солнце, которое светит, но не греет.
Я знаю, что всегда нужно быть готовой начать все сначала, но бесплодный самоанализ, которому я предаюсь, и мертвящее дыхание недавней беды мешают мне двигаться вперед, минуя страдания. Я упорно ищу секрет утешения и все время твержу про себя испанскую пословицу: "Бери, что хочешь, но плати за это – так велит бог". Может быть, я уже расплатилась?
По пути от душевной расплесканное(tm) к полному молчанию и внутреннему монологу я потеряла часть своего очарования, и мне стоит большого труда поддерживать в обществе свой имидж веселой, распутной и блестящей женщины. Я совершенно разучилась болтать на светские темы. Я сама и кукловод, и кукла, усилием воли дергаю себя за веревочки, чтобы на один вечер загореться энтузиазмом, открыть рот и включиться в беседу. На людях я больше молчу и улыбаюсь.
Вышла моя первая книга, и теперь я нахожусь в эпицентре общественного любопытства. Когда ко мне приходят с вопросами, меня начинает мучить страх разочаровать людей, не дотянуть до планки их интереса. Меня пугает не злость, которая брызжет из многих газетных статей (она лишь придает мне силы), а любовь и восхищение, которое я вызываю у разных читателей. Я боюсь оказаться хуже той придуманной читательским воображением Даши, которой я не всегда соответствую в жизни. Весь мой хваленый опыт рассеялся как дым.
Я иду по тонким мосткам через пропасть неуверенности – от детского самомнения, от юношеского "я все могу" к истинной уверенности в себе взрослого человека. Мне страшно смотреть вниз, там клубится туман сомнений. А вдруг я упаду в бездну душевной пустоты и страха жить? Но все ярче разгорается огонек в мире мрака, и я слышу, как где-то там, в вышине, играют серебряные скрипки надежды.