И вот иду и не могу
Я скрыть свое волнение.
А он стоит на берегу
И смотрит тем не менее.
Стоит он, ветку теребя,
В своей рубашке беленькой.
«А знаешь, я люблю тебя», —
Мне говорит он с берега.
Сто раз пойду через ручей
По тоненькой жердиночке,
Чтоб вздрогнуть от таких речей
На самой серединочке.
РЫЖАЯ
Рыжая, вышла, в мать.
Видно, уж так бывает:
Рыжая эта масть
Прочую забивает.
Только зима к концу,
Солнышко на опушке,
Как по всему лицу
Яростные веснушки.
Нету других таких!
В прихоти неустанной
Долго сводила их
Сливками да сметаной.
Не пропадает знак —
Жгучих лучей награда.
Плюнула — мол, и так
Влюбится, если надо.
Ох, а язык остер!
Девка она такая,
Рыжих волос костер
Мечется полыхая.
В этом огне дотла
Можешь сгореть, мальчишка.
Будет одна зола
От твоего сердчишка.
Рыжая благодать!
Что ж это впрямь за диво?
И ведь нельзя сказать,
Чтобы была красива.
Встретится на пути,
Сердце заставит биться.
Можно с ума сойти,
Если в нее влюбиться.
ФИАЛКИНА
Дивится женская бригада:
Опять Фиалкина брюхата,
Опять подходит к рубежу
И говорит опять: — Рожу!
А что без мужа или с мужем,
Мы не пожалуемся, сдюжим.
Я не какая-то овца.
Я выращу и без отца.
Еще скажу тебе, бригада:
Коль не судьба, то и не надо.
И чем постылого костить,
Я буду деточек растить.
НАЕЗДНИЦА
Свободно спрыгнула с седла,
Хвалу не слушая и толки.
Кобылу, что была смела,
Слегка похлопала по холке.
Глаза спокойны и строги.
Похожа чем-то на испанку.
Перчатка стянута с руки
И вывернута наизнанку.
«Море с дивной ласкою…»
Море с дивной ласкою,
Страшной рыбакам,
Лодочку скуластую
Гладит по щекам.
Волн высоких сутолока,
Дождь косой да мгла.
Как нарочно, судорога
Руку вдруг свела.
«Там, где жил когда-то я,
У начала вод,
Красотой богатая
Женщина живет.
И на море серое
Изредка в тоске
Смотрит с прежней верою.
А у ног, в песке, —
Будто бы фонарики,
Утешая взгляд,
Желтые янтарики
Ласково горят».
СОЛОВЬИ
Соблюдая привычки свои
И природы закон принимая,
Из далеких земель соловьи
Прилетели десятого мая.
И в черемухе белой лесной
Лишь успели на ветках рассесться,
Затопили щемящей волной
Нашу землю, и душу, и сердце.
Рвутся трели пернатых певцов,
Их трепещущий голос чудесен…
А позднее выводят птенцов
И смолкают: уже не до песен,
Не до разных пустячных затей.
Принимайся всерьез за работу:
Прокормить надо малых детей,
Да еще обучить их полету,
Защитить от возможных невзгод…
Надо этому только дивиться,
Что до августа рядом живет
Соловей — молчаливая птица.
А затем, покидая сады
И приречные рощи густые,
Точно в клювы набрали воды,
Улетают молчком из России.
Соловьиная доля трудна.
Мы ж забыли про это терпенье, —
Помним трели, да ночи без сна,
Да черемухи белой кипенье.
Помним, как из росистых ветвей,
Словно вдруг вырываясь из плена,
Возвратившийся к нам соловей
Сыплет двадцать четыре колена.
«За занавесками герань…»
За занавесками герань.
Дробится свет в стекле веранды.
А над окошками тарань,
Ее здесь целые гирлянды.
Внизу холодная река,
Но женщина немолодая
Проходит в гору, лишь слегка
Под коромыслом приседая.
Чтоб воду ей не расплескать,
В ведре — березовые плашки.
И смотрит вслед на эту стать
Задумчивый рыбак в фуражке.
Воды холодной полоса,
А вдоль реки, вдоль серой глади,
Торжественно, как на параде,
Стоят навытяжку леса.
ДВА ЧЕЛОВЕКА
Здесь края обширные от века,
Только этим землям не в пример
Населенье — два лишь человека
На один квадратный километр.
Посреди безмолвного покоя
Не спеша беседуют со мной
В маленькой избушке над рекою
Молодые оба — муж с женой.
А на полках тонкие пробирки,
Баночки с мальками и с икрой,
Пестрые таблицы, схемы, бирки,
Пахнущие школьною порой.
Мы толкуем запросто за чаем,
За вопросом следует ответ:
— Как живем? Вот рыбу изучаем.
— Скучно ли? Весной, конечно, нет…
Пьет хозяйка медленно из блюдца,
И не понимаю почему,
Но глаза — глаза ее смеются,
Нежно улыбаются ему.
Представляю бури и ненастье
И вот эту дружную семью,
На земле живущую в согласье.
Что ж я им вопросы задаю?