Она внезапно вспоминает о том, как Джефф провел пальцем по ее бедру. О призраке в воде, заявившем о своих правах на нее…
Некоторое время Сидни сидит на ступеньках, ожидая возвращения Бена. Возможно, он решил прогуляться, дать выход гневу. Но скорее всего он просто не хочет иметь с ней ничего общего.
Выгнув шею, она смотрит на дом и замечает на стуле коробку. Новые владельцы въедут сюда через три, быть может, четыре дня. Они не будут иметь ни малейшего представления о том, кто и как жил здесь до них. Они не узнают ни о семье Эдвардсов, ни о Бичерах, ни о Ричмондсах. Не узнают о рождениях и смертях, о сдержанных или нарушенных обещаниях. О страхе, ужасе, радости, любви… Эта простая мысль вызывает у Сидни тревогу. Как это возможно, чтобы годы семейной жизни стирались за несколько минут, прошедших с момента выезда одних владельцев до того, как в дом войдут другие люди? Сидни кажется, что в доме должно существовать нечто вроде маленького журнала, передаваемого владельцами друг другу. В журнале могут появиться записи вроде: «В этот день мы крупно поссорились, но помирились еще до того, как лечь спать». Или: «Сегодня должно было состояться венчание, но жених на него не явился». Или: «Отец тихо скончался в гостиной. Все плачут».
Если новые владельцы решат снести старый дом, чтобы расчистить место для нового, приедет бульдозер и сравняет с землей розарий мистера Эдвардса. Все эти бутоны, сорта роз, забота исчезнут в одно мгновение. Неглубокие ниши на втором этаже обрушатся. Высокие окна разобьются вдребезги. Веранда разлетится на мелкие обломки. Все это может произойти уже через несколько дней. Если через две недели Сидни вернется туда, где она любила Джеффа, и Джули, и мистера Эдвардса, она не застанет ничего, кроме ровной грунтовой площадки. Или они успеют вырыть новый фундамент?
— Сидни?
Она оборачивается и видит у подножия лестницы Бена. Его ноги облеплены песком.
— Бен, — тут же говорит она. — Прости.
Он поднимает руку, чтобы остановить ее.
— Когда я думаю обо всем этом…
— Не надо.
— Нас обвели вокруг пальца, — произносит она. — Обоих.
Бен кивает. Сидни чувствует, что он не хочет говорить о прошлом, что он, быть может, никогда больше не заговорит о том, что сделал или чего не сделал его брат, о том, как он поступил по отношению к ним обоим.
— Ты в порядке? — спрашивает Сидни.
Бен пожимает плечами.
— А ты?
Она наклоняет голову, как будто желая сказать: «Возможно».
Между ними повисает долгое молчание.
— Итак? — говорит он.
— Итак, — говорит она.
Бен кладет руки на бедра и кивает в сторону океана.
— Как ты на это смотришь?
Сидни широко открывает глаза.
— Как я смотрю на что?
— Еще разок?
Не может быть, чтобы Бен имел в виду то, что она думает…
— Я только что ходил попробовать воду, — поясняет он. — Она теплая.
— Я не… — пытается протестовать Сидни. — У меня нет купальника.
Бен опять пожимает плечами.
Сидни смотрит в сторону пляжа. Кромка воды едва различима в темноте.
— Я подойду с тобой к воде, — соглашается она. — Но не больше.
Бен не ждет, когда она передумает, и шагает прочь по деревянному настилу. К тому моменту как Сидни начинает спускаться, он уже на пляже. Она оставляет туфли на нижней ступеньке. Пальцы ног зарываются в прохладный песок. Несмотря на бархатный воздух, вода, должно быть, ледяная.
Сидни обхватывает плечи руками и бежит к океану. Один раз она оборачивается и смотрит на дом. Некоторые окна освещены, в других темно. Она мимоходом думает о монахинях и матерях, мужчинах, любивших своих сыновей, и мужчинах, которые здесь умерли. Когда она находит Бена, он черным силуэтом вырисовывается на фоне океана. Он поднимает руки, стаскивая через голову рубашку, расстегивает ремень шортов.
Сидни останавливается, не желая вторгаться в пространство его наготы. Ей теперь придется подождать на пляже, чтобы убедиться, что с ним все в порядке.
Бен переступает через буруны и исчезает в подошедшей к берегу гигантской волне.
Он встает, вытирая лицо и отплевываясь.