И она все сможет, отчистить и отремонтировать нутро этого сокровища, и подарит ему новый аромат.
— Какой этаж? — спросил её оформляющий доставку мужик. А узнав, пробурчал:
— Берем как за рояль. Такая же тяжесть.
Она только улыбнулась этому сравнению. Она была счастлива и успокоилась только тогда, когда собственным присутствием удостоила всю погрузку и, к удивлению грузчиков, села с ними в грузовичок, чтобы не оставлять без присмотра его величество — сундук.
— А вас из дома не выгонят? — шутканул один из грузчиков. Она не удостоила его ответом.
— Ну-ну!!! — хихикнул напарник.
Сундук действительно на свету выглядел не столь величественно. И бок ободранный и крышка неопределенного цвета, а ещё сбоку — она в магазине не рассмотрела, было нацарапано и вырезано короткое, лучшее слово русского языка. И про неё тоже.
«Д — У — Р — А».
Сундук как бы сказал ей сразу, что он о ней думает.
Грузчики не могли угадать. Никто её с этим сундуком и не мог выгнать.
Дом её, вернее квартира, хоть и был, по словам немногочисленных подруг, «полной чашой». Но чаша эта была с большим дефектом, со сколом в судьбе, который назывался в быту — одиночеством. Не сложилось ни с мужьями, ни с детьми. Она снимала шляпу перед своим одиночеством, очень уважала и боялась его. И постоянно придумывала себе всякие дела, чтобы держать с ним дистанцию, и не сильно общаться.
И вот это приобретение. Она как-то сразу поняла, что сундук, который грузчики поставили прямо посреди комнаты, требует своего места, и она стала ревизским взглядом оглядываться. Что бы такое удалить из своего жилища, и сразу глаза выхватили предметы, без которых давно можно было обойтись. Которые из лени не выбрасывались. И потянулись руки к ним в азарте, и позван был дворник Рустам, который за небольшое вознаграждение унес на помойку. Дворник Рустам всё порывался и сундук новообретенный вынести, удивлялся его трагическому облику, но был впряжен ею в обратное. Они вдвоем с большим трудом поставили сундук под широченное окно в комнате. Где он и замер сразу, поняв, что наконец дома. И она, проводив Рустама, наконец пристроилась на его крышку, и погладила ласково его шершавый бок.
— Привет! Живем? — тихо спросила она. Но в ответ с поверхности на неё живо глянула надпись поменьше, но с тем же смыслом прямолинейным.
— Да. Я — дура, — улыбнувшись, согласилась она.
Она сидела на сундуке и с удивлением рассматривала свое жилище. Каким оно стало пустым, просторным. Как будто дом наполнился другим, незнакомым или давно забытым, пространством. И в доме можно было прыгать, танцевать. И ничто уже не цепляло тебя за рукава, никаких острых углов. Ничего кроме того, что она забросила в доброе чрево сундуку. Все лишнее он не принял, все улетало за борт жизни. Он быстро навел ревизию в хламе, который казался до этого незыблемым, и оставил только то, что мог вместить. Отбор нужного был жесток и с учетом вечности. Сразу мыслилось — стоит в сундуке сохранить, или обойдешься.
Оказалось, что почти без всего она может обойтись.
Даже спать на нем можно было, так он был широк. И крышка его была теплой, будто дерево из которого она была выстругана, все еще делилось своей нескончаемой жизнью.
Она еще немного колебалась, зачистить ли ругательные словечки «дура» и прочие, которые приобрел сундук на своем долголетии, но не стала.
Потому что была в этом какая-то правда и о ней.
Чтобы заполнить сундук по настоящему, ей придется долго, очень долго жить. А главное, хорошо бы научиться хлеба печь, чтобы вернуть сундуку его личный аромат. Она еще раз открыла крышку, заглянула внутрь. Пахло свежевымытым влажным деревом.
Что ж! И это не плохо.
И углы в сундуке были хоть и кованные, но не острые. И замок легко вошел в ушки, ключик повернулся.
— Щелк! — услышала она приятный звук. И стало вдруг легко и спокойно. Она даже не стала анализировать, почему. Было ощущение сделанного большого и нужного.
Все, чем дорожилось, о чем много было думано, бережно хранимое, вспоминательное слезливо — не вместилось в старый сундук. Он их просто не захотел принять, хоть там было много места. При желании она бы могла поместить там себя вместе с одеялами и подушками. Она — да. Все остальное — нет. Лишнее. Её поразила отборчивость сундука. Она просто чувствовала его нежелание вмещать в себя непотребство всякое. Он был разборчив. Ей стоило бы поучиться этому редкому качеству.
Сундук, казалось, готов был заменить ей все, при этом расширяя свободное пространство. И даже в окно, которое было вечно занавешено шторой, можно было смотреть, удобно усевшись, на все тот же сундук. Что она незамедлительно и сделала. Сев на его теплую крышку, она как будто опустилась на траву газона во дворе, на который всегда строго запрещалось выходить даже босиком.