Опустившись под горячие брызги, я постаралась не обращать внимания на то, что обвинения оказались правдивыми. Мне было неприятно, когда Алек сказал, что кто-то помоложе может танцевать вокруг меня. Но, честно говоря, я не придала значения этим насмешкам, как только вышла на сцену. Не знаю, что это говорит обо мне, но как только зазвучала музыка, я погрузилась в волшебство танца, совершенно не обращая внимания на окружающих.
Только когда прозвучала последняя нота, когда мои ноги без звука приземлились на дубовый пол, я вернулась в реальный мир. Впервые за много лет на лицах окружающих меня людей не было выражения насмешки над несчастной танцовщицей, упавшей с пьедестала. Конечно, я не видела того ликования, к которому привыкла, будучи ведущей в одной из лучших трупп мира, но в глазах конкурентов я видела благоговение, смешанное с завистью.
Налив на ладонь щедрую порцию шампуня, я стала втирать его в волосы. Немного отстранившись от брызг, вода перестала заглушать мой слух, и до меня донесся тихий шепот.
— Ты можешь себе представить, чтобы Юрий позволил ей участвовать? После того, что она сделала? Да она же обманщица!
Кто-то явно злословил в мой адрес, чего, собственно, и следовало ожидать, но мне было больно. Мне казалось неважным, что я так много работала над собой, чтобы стать лучше. Никто этого не замечал. Они видели во мне того же человека, которым я была когда-то. Раньше меня волновало мнение окружающих. Я процветала от позитивного внимания. Но теперь я привыкла к негативу. Я уже давно перестала заботиться о том, что думают обо мне другие. Это было необходимо для того, чтобы выжить.
— Но она была лучшей танцовщицей.
— Это неважно! Она — горячая штучка и потянет за собой всех нас. Этому театру не нужна плохая репутация.
Очень медленно обида начала превращаться в нечто другое. В жгучий гнев. Как эти люди смеют судить меня, когда они даже не знакомы со мной?
— Она так завидовала, когда ее не выбрали на роль ведущей, что сделала все, чтобы прима получила травму…
— Это не совсем справедливо. Они никогда не смогут доказать, что она действительно что-то сделала…, — предложил третий голос, но первый пресек все попытки защитить меня.
— Поймите меня правильно. Мне не нужны доказательства. Все знают, что она это сделала или, по крайней мере, организовала так называемый несчастный случай с Ларой. Ты ведь знаешь, с кем она трахалась?
— Это не значит…
— Снимите розовые очки, — сказал лидер насмешливым голосом. — Это значит, что все, что нужно было сделать мисс Стерве, — это похныкать перед своим дружком, связанным с мафией, и что вы думаете? У Лары раздроблены ноги, а мы все знаем, что для прима-балерины это равносильно смертному приговору. Клара Симёнева была бы более милосердна, если бы не избавила бедную девушку от страданий, ведь она больше никогда не сможет танцевать. Кто так поступает? Что может довести человека до такого? Она — гребаная двуличная сука…
Меня трясло так сильно, что я прижала ладонь к кафелю, чтобы колени не подкосились. Их разговор напомнил мне о месяцах перешептываний, о тысячах обвинений, которые я пережила, о взглядах чистой ненависти, которые до сих пор преследуют меня в кошмарах. Конечно, я не была повреждена окончательно, как Лара, но это не означало, что я не провела последние годы в муках.
Я должна была сделать выбор: позволить тьме увести меня в глубины ада или найти в себе силы вырваться наружу.
Никому не было дела до того, что я невиновна и что я отказалась от чрезвычайно прибыльной карьеры. Я променяла прожектор на центральной сцене на голую лампочку, освещающую цементный пол гаража.
И как тебе это помогает? Сколько бы ты ни принимала душ, твое имя все равно будет вымазано в грязи. Что ты собираешься с этим делать?
Голос в моей голове был раздражающим, но, ей-богу, он был и честным. Мне надоело трусить и пытаться дать ненависти соскользнуть с меня. Мне нужно было постоять за себя. Чтобы эти люди поняли, что я не собираюсь терпеть.