Сколько себя помню, рядом со мной всегда был Каччан. Хотя скорее я была с ним, потому что бегала за ним хвостиком, и мы влипали в разные истории вместе. Родители отчитывали нас, ругали и укоризненно качали головами, а мы не могли сдержать восторга от очередного, по-детски великого приключения. Каччан был ярким, сильным, а ещё мужественным, и мне всегда было спокойно рядом с ним. Бывало, он брал меня за руку и вёл через лес, реку, толпы людей, пустые переулки. Тогда нам было чуть больше четырёх лет, и он хмуро смотрел на меня, когда я бездумно ранила себя. В моей голове было понимание того, что Каччану не нравится мое безрассудное поведение, но, честно говоря, я не придавала этому значения. Что такого в том, что я падаю, врезаюсь во что-то, подворачиваю ноги от неправильного бега или ранюсь о что-то острое? Мне тогда было четыре, и все, что меня волновало, это квирки, Каччан и время, проведённое с ним.
Однажды наши семьи устроили пикник на природе. Только приехав на эту зеленую лужайку, окружённую лесом и небольшим озером в глубине, родители предоставили нас самим себе. Пока они разгружали машины, приводили место в божеский вид и готовили ужин, мы с Каччаном исследовали территорию. Взяв первые попавшиеся сломанные ветки, мы представляли себя героями и секретными агентами с крутым оружием, лазили по деревьями и перепрыгивали через все кривые корни и сучья. Точнее, Каччан перепрыгивал, а я падала раз десять, но тогда я не чувствовала боли. Я лишь ощущала тёплую негу, которую нельзя было нарушить такой мелочью. Пробегав почти до полудня, мы вышли к озеру. Я не могу вспомнить, во что мы начали играть, но в пылу шуточной битвы моя нога соскользнула с самодельного деревянного причала. Озеро было небольшим, светлым, но глубоким для такой крохи, какой я тогда была. Каччану еле удалось вытащить меня, но из-за крутого берега было тяжело забраться, поэтому мы только и смогли зацепить за сгнившие деревяшки и камни. Его взволнованный взгляд и подрагивающие губы запомнились мне на всю жизнь. Он плакал, и я тоже плакала. Мы прижались друг к другу и держались, обнявшись, пока нас не нашли взрослые. Они испугались за нас, вытащили из холодной воды, а мы дрожали и молчали. Возможно, в тот момент я чуть-чуть пришла к осознанию того, что приношу Каччану слишком много проблем и беспокойств своими глупыми выходками. Я подозревала, что не только у меня что-то щёлкнуло в голове, но Каччан молчал. А мне не нужны были слова.
Я вообще часто видела (а остальные ни разу не замечали), как Каччан сдерживал слезы. Он выпячивал грудь, дергал носом, сжимал кулаки, и наши сверстники начинали впадать в восторг от его крутого вида. Но мне всегда хотелось подойти и обнять его в такие моменты. То, как он задерживает дыхание, успокаиваясь, шмыгает, не давая носу забиться, и в напряжении ногтями впивается в кожу, было для меня почти физически болезненным. Ну не идёт это Каччану. Тогда нам было по пять, и он впервые толкнул меня, когда увидел мой взволнованный взгляд. Я знала, что Каччан гордый, поэтому не хочет чувствовать жалость к себе. А ещё упрямый, поэтому так и не понял, что я последняя, кто будет жалеть его.
Мальчишки с нашего двора часто подстрекали на шалости Каччана, и в итоге он сам становился и инициатором, и исполнителем, и виновником. Но таким брутальным, что его перестало волновать то, что он делал. Бил, издевался, унижал — кажется, это называют «попал в плохую компанию»?
Потом мы пошли в школу. Каччан держал обиду на меня за то, что я не верила в него, за то, что позволила себе непозволительное. Он нашёл себе новых друзей и стал лидером компании. Мы стали реже видеться, и в конце концов классный кабинет стал тем местом, что объединял нас. Я понимала, что Каччану стыдно за меня: я ведь беспричудная и на фоне всего класса выгляжу убого, а ему, как крутому, нельзя водиться с такими, как я. Обстоятельства сложились против нас. Я скучала и часто присылала ему записки, но все до единой были сожжены взрывами.
Мне было слезно наблюдать за ним. За тем, как он тренируется, чтобы стать сильным, как он причиняет боль ради забавы, как пытается незаметно заботиться обо мне. Каччан думал, что я не замечаю, но я всегда чувствовала его незримое покровительство. Он не давал хулиганам заходить слишком далеко, начинал кричать и шуметь, когда в классе обсуждали меня, всегда выпинывал из школы до того, как стемнеет. Я не знаю, осознавал ли он сам свои действия, но каждый такой его жест приносил мне приятное тепло в груди (даже если Каччан и причинял боль).
Примерно в средней школе Каччан снова «изменился». Его перестало заботить мнение окружающих, а уж тем более парней, с которыми водился. Да, Каччан был хулиганом, но он не был глупым или безнадёжным. Каччан имел высшие цели, которые отличались от тех, что пропагандировались в кругу его общения. Наши одноклассники в средней школе не были выдающимися: мальчики мечтали о девчонках и выпивке, девочки — о свадьбе и косметике. Но все до единого твердили, что станут героями. Каччан быстро понял, что ему с ними не по пути: это те люди, что тащат на дно. Но он позволял им быть рядом с собой.
Да, он понял, что его «друзья» не те, кто ему нужен в жизни, но и ко мне он «не вернулся». Звучит самонадеянно, но я так желала, чтобы мы с Каччаном снова стали близки, чтобы вместе обсуждали домашнее задание и помогали другу другу. Мне столько хочется ему сказать: о нем, обо мне, о нас, о жизни, о его квирке, о будущем. Однако после стольких лет я бы не решилась подойти первой. А он посчитал, что я тоже вхожу в список «мне с ними не по пути». Я же беспричудная.
Каччан совсем отдалился. Пропадал на тренировках и не придирался, и мне даже стало этого не хватать. После инцидента с грязевый монстром он накричал на меня. Я никогда не видела его таким разгневанным. Он матерился, махал руками, топтал под собой землю, но ни разу не взглянул мне в глаза. После тирады просто прошептал «глупая Деку» и ушёл. Я думаю, он хотел поблагодарить за «спасение», но не смог. Да и я ничем ему не помогла, только разозлила.