Странное дело. Каччан многое натворил, и, наверное, это называют взрослением, когда находишь одних, бросаешь других, занимаешься чём-то новым, отбрасываешь старое. Мне было впору самой затаить обиду на него и забыть то, что нас связывало, а не быть единственной, кому это осталось дорого. Но я не могла этого сделать. Иррациональные чувства, которые я испытываю к этому горделивому парню, уже давно стали частью меня, и я не в силах избавиться от них. Я продолжаю восхищаться Каччаном, переживать за него, то ли хватаясь за прошлое, то ли действительно принимая его таким, какой он есть. Хотя немножко обидно, да.
Я не могла «забить» на него по ещё одной причине. Я верила, что когда-нибудь Бакуго Катсуки тоже примет меня такой, какая я есть. Все ещё вижу, что он наблюдает за мной исподлобья, присматривает. Это даёт мне надежду. Да и знаю я, что Каччан, обжегшись своими же поступками и ошибками, не может переступить через себя (или простить себя), чтобы снова заговорить со мной нормально. Он просто не представляет, как это может произойти. Но я искренне желаю, когда он снова упадёт, стать ему той опорой, которую он больше никогда не захочет отпустить. Я просто хочу быть любимой им. И только им.
В Юуэй между нами всё стало по-другому. Кажется, он стал ещё более неуправляемым и нервным. Он злился, так злился, что даже случай годичной давности затмили эти красные глаза, полные ярости и муки за предательство. Он думает, что я насмехалась над ним. Как же ты ошибаешься, Каччан. Но мне он не поверит. Это тупик, и пути назад я не видела. Я почти отчаялась, и тогда Тодороки Шото стал тем, кто вытащил меня на свет.
Мы с Тодороки-куном подружились после фестиваля. Он находил меня необыкновенной и часто смущал меня этим. Я честно боялась влюбиться, когда в самом начале общения сердце начинало биться с перебоями, стоило нам остаться с ним наедине. Нет, Тодороки-кун замечательный и интересный, а главное, спокойный (но не уравновешенный). Я просто не хотела любить двоих, ведь тянущая боль в груди не исчезала, когда я смотрела на Каччана. Мне казалось, что меня не хватит: настолько я устала от этих странных отношений, которые будто существовали только в моей голове, ведь внешне Каччан никогда не показывал своих чувств или мыслей. Я просто чувствовала, что оно так и есть, но ведь могла ошибаться? Я хотела верить, что правда понимаю его.
Потом Тодороки-кун предложил мне встречаться. Вначале я хотела категорически отказаться, но, задумавшись, попросила время. Он мне его дал. А я… я взвешивала плюсы и минусы того, что я несмотря ни на что продолжаю любить Каччана. Я сидела в каком-то парке под деревом (дома была мама, и мне было неуютно из-за этого, хотелось уединения), записывала (!) всё, что приходило в голову. Я пыталась быть логичной: с Тодороки мне будет лучше (ведь так?), а Каччан не сможет отказаться от своей гордости. Это был апогей. Сухие черточки уже уходили за десятый пункт, а одинокий крестик был ничтожно малым, но даже он почему-то перевешивал всё то, что я так усердно писала и выискивала в своей голове. Я истерично усмехнулась, скомкала лист бумаги и выбросила его, унесённого ветром. Я слишком честна с собой. Простое «люблю» сулило мне одни страдания, но даже это я вроде как была готова принять.
Я пыталась избегать обоих парней. Слишком свежи были воспоминания моей недоистерики, поэтому хотелось себя хоть немножечко пожалеть и успокоиться, вдали от этих проблемных парней. И я наконец смогла поговорить с Ураракой и рассказать обо всем, что гложело. Потеряв всякий стыд и страх, прямо в коридоре академии, во время английского, мы сидели в каком-то уголке коридора, плохо просматриваемом, и разговаривали. Мне стало легче в десятки раз. Очако так обрадовалась, когда я сказала, что Тодороки-кун предложил мне стать его девушкой, но одного моего медленного качания головой хватило, чтобы она поняла мой ответ. Мы тогда сидели уже минут двадцать, и громкий хлопок двери какого-то кабинета заставил нас подняться и отправиться к Ямаде-сенсею. Извиняться.
После того как он нас отчитал, нас нашла Ашидо с визгами, а за ней и другие наши одноклассницы. Из всего красочного и столь же непонятного повествования я поняла одно: Бакуго и Тодороки дрались на заднем дворе академии.
Мы прибежали поздно. Говорят, их пытались расцепить мальчики класса, но куда уж им: Каминари не хотел навредить им электричеством, Киришима пытался, но его отправили в полет, Ииду тоже, Токоями не стал в это лезть, Шоджи, Коджи, Серо, Сато и Оджиро нечего было им противопоставить, а Минете и Аояме было страшно. А вот Айзава-сенсей быстро всех угомонил и отправил на уроки. Тодороки хмурился, Каччан злостно пыхтел, оба выглядели ужасно: одежда порвана, царапины, синяки по всему телу, и это ещё нельзя точно знать, что внутри у них там сломалось или повредилось. Я была ошарашена.
Уже после уроков, когда одноклассники ушли и класс опустел, я пошла в медпункт, где, по словам учителя, ещё были «драчуны». Войдя в комнату отдыха, я удивилась: их посадили в отдельные камеры, хоть те и были прозрачными. Что-то вроде капсул для отдыха. Видимо, учитель Айзава захотел пресечь любые возможности возобновления конфликта. Две пары глаз уставились на меня в ожидании, и я поняла, чего они ждут: к кому я пойду первым. Я даже стушевалась: обоим мне было что сказать, но ведь у первого будут привилегии, вроде я им больше дорожу. Глупо.