С ужасом смотрела Катрин на Сержа. Он говорил ей о герцоге, которого она ни дня, ни минуты не любила. Которому однажды пожелала смерти и теперь старалась забыть навсегда. И все, что было меж ними, – тоже забыть навсегда. А единственное, что она унесет из этого дома, когда уедет, будут ее воспоминания о ночах, проведенных в одиночестве и мечтах о простом музыканте, с которым она, забывая себя, желает делить не только дом, но и всю свою жизнь.
- Оттого, что у нас с вами не так много общего, как вам кажется, - холодно ответила Ее Светлость.
Серж снова усмехнулся. И горькой была его усмешка – она права. Самого главного он сказать не осмелился. Потому что в самом главном, что привязывало его к этому месту, к ней, он был одинок.
- Жаль, что так, - пробормотал Скриб и поднял голову, чтобы видеть ее глаза. – Вы несчастны.
- Вы ошибаетесь, - сказала она, отводя взгляд. – Я вполне счастлива.
- В вас нет счастья, - с грустной улыбкой покачал трубадур головой. Он знал это наверняка, потому что в нем самом счастья не было. – Вы одиноки и не желаете примириться с помощью друга. Вы не греете. Вы замораживаете. В вас нет счастья. И неоткуда ему взяться. Если бы вы могли… довериться… В грозу вдвоем мокнуть веселее.
- А вы во всем ищете веселье? – усмехнулась Катрин. – В таком случае, можете поискать другое место, где вам будет веселее и… теплее.
Он, словно во сне, засмотрелся на ее злую усмешку, но… в ней была та же горечь, что и в нем.
- Свое место я нашел. Оно подле вас. Вы забыли? Меня подарили вам.
- Кажется, это вы забыли, Серж! – надменно произнесла Катрин, поднимаясь с камня. – Мне придется напомнить, что вы в этом доме лишь простой трубадур. Им и оставайтесь! И научитесь ценить милости, которые я дарую вам. Но я вас не держу. Вы сможете покинуть Жуайез в любое время.
Взбешенный ее тоном, Скриб вскочил следом. Герцогиня! Ее Светлость! В который раз в нем поднимал голову потомок рода де Конфьян. И милости герцогини ему были не по титулу! Толком не понимая, зачем, он схватил Катрин за руку и дернул на себя.
- А я очень ценю ваши милости! И милости всех прочих меня не интересуют! – проговорил он не менее надменно.
Она высвободила руку и отчаянно сдерживала сбивающееся дыхание. Серж был так непозволительно близко. И это делало ее слабой. Его глаза, губы… Цепляясь за остатки своей гордости, Катрин зло выдохнула:
- Избавьте меня он подробностей ваших интересов!
Он изменился в лице, злая холодная улыбка исказила его красивые черты. И он, манерно поклонившись, как в тот самый первый день, стал на одно колено, приподнял подол ее платья и прикоснулся к нему губами. А после устремил свой взгляд вверх, к ее лицу.
- Как прикажете, моя госпожа. И простите своего недостойного слугу, коли он обидел вас.
Как и в день свадьбы, герцогиня де Жуайез вырвала ткань своей юбки из рук Сержа и, не сказав ни слова, пошла прочь с лужайки, сдерживая желание броситься бегом и подставляя лицо ветру, который сушил ее слезы. В ней нет счастья. И неоткуда ему взяться.
Гроза все-таки разразилась. Почти невероятно после такого тихого и яркого заката. Между тем, едва только солнце скрылось за горами, отделявшими небо от земли, как на небосвод, не успевший зажечь свои звезды, наплыли черные тучи. И грянула гроза, сверкая молниями, отдаваясь громом, заставляя и землю стонать и рыдать. Серж Скриб сидел под навесом возле конюшни и глядел на то, как дождевая вода стекает на голые камни и бежит ручьями куда-то вниз, к реке, затерявшейся в долине Жуайеза.
Разговор с герцогиней все еще мучил его. Он никак не мог понять, что стало причиной этой вспышки. Последние недели они жили так тихо, так… славно! Да, да, он слишком многое себе позволил. Может быть, он даже позволил себе надеяться? Но на что, Господи? На что мог надеяться человек, вроде него? Наделенный лишь знатным происхождением да толикой ума… Происхождение тяготило мыслью о несправедливости, и ум… ум приносил одни лишь несчастья. Слишком многое он понимал. Проще было бы оставаться невеждой, ярмарочным шутом, но не поэтом. Когда родная семья отказалась от него, не сумев распорядиться его судьбой, следовало сразу порвать с прошлым. Стать подмастерьем у какого-нибудь ремесленника. И не мучиться неопределенностью – своей дороги и своего места.
Он усмехнулся. «Свое место я нашел. Оно подле вас». Насмешка над собой и над нею. Он хотел бы подарить этой женщине мир. Но у него был один только его дульцимер. Что мог он дать ей? Герцогине, владевшей всем, что она пожелает. Той, что и не заметила бы его, не играй он денно и нощно поблизости. Нужно было, и в самом деле, уезжать в Фенеллу. Быть может, со временем он сумел бы ее забыть. Быть может, вытравил бы из снов ее нежный образ. Нежный? Откуда он взял, что в ней есть нежность? Пожалуй, от ее оплеух и яда в голосе! Не иначе…
Серж закрыл глаза, пытаясь представить себе ее лицо. Ждать не пришлось. Ее зеленый, как луга у реки Кё-д’Аржан, взгляд с невыразимым застывшим в нем страданием, пришел к нему сразу. Она была несчастна. И он не сумел ее утешить. Она не позволила. Она была… несчастна.
Гроза захлебнулась последним стоном и замолчала. И в небе теперь мелькали редкие зарницы. Трубадур прислушался к воцарившейся тишине. Замок словно бы замер. В сущности, теперь была глухая ночь. В сгущенном воздухе стоял аромат диких роз. И от этого запаха кружилась голова. Серж медленно поднялся со стога сена, на котором сидел под навесом, и побрел, не разбирая во тьме дороги, туда, куда несли его ноги. Впрочем, оказавшись у башни Ее Светлости, он совсем не удивился. Сюда он дошел бы и с закрытыми глазами.
Он поднял взор к ее окнам. Конечно, она давно спит. Она, отнимавшая у него надежду, но дарящая своими милостями. Горькая улыбка отразилась на лице трубадура. Она отнимала его надежду. Но он не желал ее отдавать. Он коснулся дульцимера, пробежал пальцами по струнам. И запел – пусть она давно спит и не слышит его. Пусть. Он жаждал того, чтобы хотя бы петь для одной этой женщины. И уж тем довольствоваться. Пусть в том будет его счастье.
Я тебя не верну.
Если хочешь, то можешь не верить.
Пусть бледнеет рука,
И померкнут любви обещанья.
Объявляя войну,
Оставляю открытыми двери.
Не гляди свысока -
В кулаки свои пальцы сжимая,
Я тебя не верну…
Зачем он здесь? После всего, что сегодня сказал. Зачем он по-прежнему остается с ней, холодной и несчастной?..
Катрин не спала. Когда вечером Агас попросилась к Жерому, герцогиня легко отпустила ее. Теперь она могла, не скрываясь, вздыхать и плакать. Она слышала, как началась гроза. Слышала, как она закончилась. И, когда услышала голос Сержа, поднялась и зажгла свечу. Она смотрела на ее пламя, вслушиваясь в его песню, и с застывшим сердцем поняла – пусть он рядом лишь потому, что его ей подарили. Днем она еще могла оставаться сильной, ночь все меняла. И она понимала, что не может без него.