Катрин подошла к окну. После грозы на небо вернулись звезды, и луна освещала силуэт музыканта.
Я тебя не верну.
Я оставлю себе твое имя
И твой голос, и вкус
Твоих губ, твоей кожи горячей.
Он ясно видел, как в ее окне, неровный, замерцал свет. Она не спала. Как билось теперь ее ледяное сердце? Быть может, так же, как его – часто, отчаянно, неистово? Быть может, этот крошечный огонек от свечи да его канцона растопили лед? Быть может, сейчас ей так же трудно удержаться у своего окна, как трудно удержаться ему здесь, под ее башней? О чем думала она сейчас? О чем думала она ночами каждый раз, когда слышала его пение? Не могла не слышать. Должна была слышать. Знала, что в песнях – он сам. Потому что ни перед одним человеком на земле никогда в жизни он не обнажал своей души. А перед нею – обнажил. И с душой его она могла сделать все… Все, что ей бы захотелось.
Я в тебе утону.
Пусть любовь твоя стала пустыней.
И пусть тяжек мой груз -
Что осталось, я просто запрячу
И тебе не верну...
Ей казалось, она бесконечно долго стоит с закрытыми глазами и борется сама с собой. Душа ее рвалась к нему. Если бы только ей не знать его никогда. Если бы только он не терзал ее своими песнями. Если бы только и по ночам она могла совладать со своим сердцем.
Катрин спешным шагом вышла из спальни и почти бегом бросилась по коридору к лестнице, ведущей вниз, чтобы уже на середине ее столкнуться лицом к лицу с Сержем.
Глаза его горели даже во тьме, словно бы изнутри. Если он говорил, что она – лед, то сам он был пламенем.
- Я люблю вас, - раздалось в совершенной тишине замка.
Она молчала, не посмев ничего ответить ему. Признание – это единственное, что она оставляла за собой. Катрин сделала еще один шаг навстречу. Большего ему не потребовалось. Он схватил ее тонкие плечи и рывком привлек к себе. Губы… Губы, которых он жаждал со всей силой желания, что столько месяцев таилось в его душе. Ее губы, которые он столько раз целовал во сне. Вкус которых преследовал его и днем, и ночью. Если бы они ответили сейчас! Он замер за мгновение до поцелуя. И не выдержал ожидания, сдаваясь на ее милость – ведь она сама шагнула к нему, в его пропасть. А потом он уже не мог оторваться. Подхватил ее на руки и, не отнимая своих уст, понес ее в опочивальню.
Она не заметила, как они оказались в комнате, в которую он так часто приходил в ее снах. Откуда только бралась смелость отвечать на его поцелуи, оплетать руками его шею, прижиматься к нему всем телом.
Серж разомкнул объятия лишь на краткий миг, чтобы уложить ее на постель и запереть дверь, возле которой он провел столько дней и столько ночей. Потом он обернулся, чтобы посмотреть на Катрин. И уже в следующее мгновение был рядом, снова касаясь ее. Потому что, не касаясь, чувствовал, что от него ускользает, постоянно ускользает что-то важное. И лишь когда эта единственная на земле женщина оказывалась в его руках, истина становилась непреложной и вечной – они были созданы друг для друга. Будто один был продолжением другого. Серж, покрывая частыми поцелуями ее лицо, потянулся к шелковой ленте, которыми была связана ее коса. И нежно-нежно стал расплетать волосы… Чтобы выпустить на волю золотые ее локоны, которые он видел лишь единожды, но которые он никогда не сможет позабыть. Те струились меж его пальцев и падали на ее плечи и спину. Он заскользил поцелуями по лицу, по губам – ниже, к шее, туда, где часто билась голубая жилка – ее самое дорогое на земле сердце. Живое. Настоящее. Он спустил с ее плеч камизу, открывая ключицы, тонкие, острые, освобождая грудь. И задыхался… сознавая, что она совершенна.
Вслед за его руками, ее руки расстегивали пряжки, развязывали шнурки на его одежде и, когда, наконец, под ее ладонями оказалась его кожа, как когда-то давно, задрожали кончики ее пальцев. Она прижалась к нему, чувствуя своим телом его сердце, слыша, как оно бьется внутри нее, сама нашла его губы и поцеловала своего трубадура, забывая обо всем, подчиняясь его воле, отдаваясь своим желаниям, срастаясь с ним навсегда.
Он заснул лишь к рассвету, еще долго водя кончиками пальцев по ее плечам, груди, животу… Не произнося ни слова – слова рушат молитву душ. А душа отныне у них была одна на двоих. Он заснул на ее плече, вдыхая запах ее волос и сходя с ума от одной мысли, что эта женщина принадлежит ему. Если бы он спросил, какую минуту он избрал единственной, чтобы помнить, он, не колеблясь, выбрал бы эту. И проваливаясь в сон, повторял про себя единственное имя – имя своей любви. Других мыслей не было. Была только она. С пылающим ее сердцем.
Она не помнила, как заснула, хотя ей казалось, что ни за что не уснет, чтобы не потерять ни секунды. Но она помнила, как проснулась. Словно кто-то толкнул ее. В тусклом свете начинающегося рассвета она видела спокойное лицо Сержа и слышала его ровное дыхание.
Она сошла с ума. Как могла она позволить ему прийти сюда. Как низко пала!
Потом она вскочила с постели. Стала спешно одеваться, не сразу находя петли и застежки на одежде. Пальцы ее не слушались, плечи ее подрагивали. И она все думала, думала, думала – так же поспешно и судорожно, как двигалась. Она пустила Сержа не только в свою постель. Она любила его, она любила того, кого ей никогда нельзя любить. Она мельком, будто страшась того, что сил оторваться не достанет, взглядывала на него, вспоминая их ночь, и кусала губы от обиды и злости на себя.
Как она могла? Она, знатная герцогиня, отдала свое сердце простолюдину, слуге. Отдала навсегда. И только щеки ее предательски горели от счастья, за что она корила себя еще сильнее.
Одевшись, Ее Светлость грубо растолкала Сержа, все еще спавшего, не успевшего начать жить… после случившегося, замершего в прошлой ночи и в прошедшем счастье. Едва он раскрыл глаза, как наткнулся на ее взгляд. Сна будто и не было. Он резко сел.
- Уходите немедленно, - раздалось в тишине.
- Теперь вы гоните меня?
- Вы надеялись на что-то иное? – презрительно спросила Катрин.
На мгновение опешив, он изменился в лице. Лед. Снова лед. В ней снова был один лед. И ее глаза на подушке, по которой разметались пряди рыжих волос, это был всего лишь обман… он сам все придумал себе…