Рот его искривился. Улыбка на устах обнажила зубы, скрывая горечь.
- Вашей Светлости не понравилось? – надменно спросил Скриб. – Ваш слуга не сумел развлечь вас, как вы того ожидали?
Катрин задохнулась, словно он ударил ее. Предательский ком подступил к самому горлу. Но слез ее он не увидит. Она промолчала, отошла к окну и отвернулась, чутко прислушиваясь к каждому шороху. Не дождавшись ответа, но и не отводя взгляда от ее ровной, как доска, спины, Серж вскочил с постели и стал одеваться. Движения были торопливыми, отчего-то неловкими. И он поймал себя на том, что дрожат руки. Он старался не думать, какой огонь пылает в груди. Он старался не думать, что они натворили. И вместе с тем, неожиданно его разобрал смех. Откуда в нем может быть смех, если впору рыдать? Утешил вдову своего родственника. Подарок на свадьбу герцогини де Жуайез. Господи, до чего смешно!
Он схватил дульцимер, сиротливо брошенный на полу, и у выхода обернулся.
- Вам следует выглянуть. Если я выйду и наткнусь на Агас…
- Агас сегодня придет позже, - бросила Катрин, по-прежнему глядя в окно.
Серж сглотнул. Говорить он уже не мог. Иначе бросился бы перед ней на колени, снова и снова признаваясь в любви. Но к чему? К чему, если она всего лишь… утешилась?
Он вылетел из ее комнаты и по спящему еще замку промчался во двор, а оттуда на конюшню. Оседлал Игниса, вывел его из стойла. И помчался куда-то за луга и за лес быстрее ветра, словно бы соревнуясь с ним в скорости. Мчался с тем, чтобы не возвращаться сюда никогда. Но уже на исходе этого дня вернулся. Потому что был пригвожден к надменной герцогине с куском льда вместо сердца.
Октябрь 1185 года
Утро было сухим и теплым. Осень казалась удивительной в этих краях. В Брабанте уже в сентябре становилось холодно и сыро. Но здесь, совсем немного южнее, даже небо было другим, что уж говорить о земле.
Теперь Ее Светлость полюбила гулять. Она часто уходила вглубь сада, который по осени становился особенно красив, восхищая своими яркими красками. Катрин же не замечала ничего вокруг себя и лишь надеялась, что здесь никого не встретит. Ее ожидает замужество. Или монастырь. И Катрин не знала, что страшнее. Будущее неотвратимо приближалось, наваливаясь на нее всей тяжестью грядущих перемен. И как прекрасен был этот осенний сад, который не знал горечи утрат и безнадежности. И деревья эти, увядая, все так же прекрасны и полны светом.
Неожиданно за спиной ее раздался знакомый бархатистый голос.
- Пожалуй, эта красота сравнима только с вашей, но ваша вечна, как вечны льды в горах.
И в следующее мгновение ее плечи сжали сильные его руки, разворачивая ее к себе лицом. И губы ее в горячем, злом, жестоком поцелуе смял рот трубадура.
Катрин забилась в его руках, чтобы разорвать объятия, которые отнимали ее волю и заставляли желать большего. И вырвавшись, она отшатнулась от него, едва дыша от борьбы и своих недостойных мечтаний.
- Это становится невыносимым, Серж. Вы вынуждаете меня отказать вам от места и оказаться непочтительной к доброй памяти герцога.
- Откажите, - пытаясь сдержать бой сердца, хрипло проговорил трубадур. – Откажите! Я приму ваш отказ. Но этим вы не вытравите меня из своего сердца!
- Мое сердце – не ваша забота, – равнодушно сказала Ее Светлость.
Серж только улыбнулся, но даже в улыбке его было столько злости и отчаяния, сколько прежде он никогда не обнаруживал.
- Куда уж презренному слуге, осмелившемуся полюбить, не имея на то права. Простолюдинам чувства не полагаются.
- Отчего же? Слуге должно любить свою госпожу, - Катрин улыбнулась ему в ответ, холодно и безразлично. – Я вам того не запрещаю. Но вести вы себя должны сообразно вашему положению.
- Славный урок вы мне преподали, - рассмеялся он, скрестив на груди руки – до боли вцепившись пальцами в ткань одежды. – Любить тогда, когда велят. И так, как велят. И не сметь помышлять о большем. И лишь по вашему приказанию писать, петь, посещать вашу спальню или… дышать. Потому что дышать разным с вами воздухом я не могу.
Она смотрела прямо ему в глаза.
- Серж! Вы вольны делать все, что пожелаете. Вы привыкли быть свободным, а прихоть герцога привязала вас ко мне. Но я не стану настаивать, чтобы вы и дальше оставались моим трубадуром, коль то вам неугодно, и я не вдохновляю вас. Мне говорили, что вы лучший поэт королевства, - усмехнулась Катрин, - но ваши канцоны вовсе не радуют меня.
На мгновение стало тихо. Слышны были лишь голоса ворон, каркающих среди крон и шумящих крыльями. Но молчание, установившееся меж ними, птицы не нарушали. Он долгим взглядом изучал богато одетую маленькую женщину перед собой и не верил, что в этих тонких с голубыми венками, проступающими через белоснежную кожу, ладонях бьется, будто та ворона в небе, его сердце, которое не имело в действительности никакой свободы. Откуда в ней… той, чьи огненные волосы разметались на подушке, когда она без сил откинула на нее голову, ожидая его поцелуев и его прикосновений… откуда в ней столько холода? Неужели это одна и та же женщина? И какая из них истинная?
- Не радуют? – наконец, спросил он. – Как жаль… Я в них писал свою душу.
- Так попробуйте писать в них что-то другое! – Ее Светлость пожала плечами. – Ваша дерзость досаждает мне. И я была бы вам крайне признательна, если бы вы перестали преследовать меня. Я позову вас, коль вы мне понадобитесь.
- Итак, я скверный поэт, я дерзок и навязчив. Что-то еще? Или мне усвоить только это?
- Вам недостаточно?
- Недостаточно! – сердито бросил он. – Я полагаю, герцога в вашей постели я также заменить не сумел, коли дверь вашей опочивальни для меня закрыта?
И тут же замолчал, понимая, что зашел слишком далеко.
Бледность разлилась по лицу Катрин, но она продолжала высоко держать голову. Слова Сержа всколыхнули воспоминания, которые она особенно желала забыть – ночь перед турниром. И вновь перед ее глазами серебрился спасительный лунный луч. Герцогиня стояла, сдерживая вернувшуюся боль, не в силах сдвинуться с места, не в силах дышать.
- Подите вон! - выдохнула она, когда смогла, наконец, произнести хоть слово.
Не менее бледный, он бросился к ней, но замер, так и не осмелившись приблизиться.
- Катрин, я… - прошептал Серж, будто молил ее о прощении, даже не успев осознать, что второй раз в жизни после ее падения с лошади назвал герцогиню по имени.
- Ваша Светлость! Ваша Светлость! – донеслось до них с тропинки, по которой бежала, придерживая юбки Агас, а за ней мчался незнакомый молоденький парнишка, видимо, только с дороги. – Ваша Светлость! Гонец из Фенеллы прибыл!