Гарик молчаливо со всем соглашался. А Данила, услышавший краем уха о чем идет разговор, покачал головой.
– Во, нашла придурка и вешает ему с утра до вечера лапшу на уши.
– Почему ты так думаешь? – удивился я.
– Ну как же, Аттила должен был сделать такой крюк, чтобы его какой-то Понт Эвксинский морально поддержал и пожал ему перед битвой руку. Да если Аттила не испугался римлян, что ему этот Понт… Аттила сам кого хочешь мог взять на понт.
Я ошарашено посмотрел на Данилу и неуверенно сказал:
– Понт Эвксинский? По-моему, так раньше Черное море называли.
– Да? – Данила несказанно удивился. – А какой же дурак его переименовал? Нет Макс, ты что-то путаешь. Аттила не зря завернул к Понту. Наглый видно был мужик Понт Эвксинский, раз его Аттила уважал.
Я не позавидовал Гарику. Мне кажется, Настя недавно перед отъездом на Черное море, просто полазила по словарям или прочитала пару брошюр по истории Причерноморского края, и теперь долго будет изгаляться и испытывать терпение добровольного слушателя. «Пусть упражняют свои мозги», подумал я, наш путь с Данилой лежал к Лысой голове, плешивому камню, выступающему из Понта Эвксинского.
Спустившись по ущелью, мы вышли на берег моря, на благоустроенный пляж отеля. Дальше за пляжем начинались отвесные скалы, спускавшиеся к самой воде. Вдоль подножия скал вилась неприметная тропинка, проложенная рыбаками и любознательными постояльцами отеля, в число которых мы имели честь попасть. В штормы тропинку смывало, но в первое же ясное и тихое утро, она вновь появлялась, обозначив следы первопроходца, чаще всего рыбака. Миновав пляжный забор, мы ступили на эту тропинку.
Говорят, еще сверху можно было пройти, по гряде, но там были такие густые кустарники и заросли, и непонятно чьи владения за глухими заборами, что мы с Данилой и не пытались туда заглянуть.
А внизу море билось у самых скал. В бурю, здесь, нечего было делать. Этот угрюмый участок тянулся на несколько километров. А облюбованный нами камень – Лысая голова, скала торчащая метрах в пятидесяти от берега, была где-то посередине этого неприступного и скалистого побережья. Вот там мы со страху утопили свои маски для подводного плавания, там встретились с дельфинами, туда теперь и шли.
Берег то обнажался узким слоем гальки, показывая тропинку, то резко уходил в воду. В одном месте, где терялась тропинка, небольшая волна накрыла нас даже с головой. А если ветер подует? Тут и не проскочишь. Я глянул на небо. Ни тучки, ни облачка, только красивый полет стрижей. Куда нас несет? Вон, какая у дельфинихи-мамаши была зубастая пасть. Кто сказал Даниле, что его здесь ждут? Обычно непонятный страх и почтительный трепет посещает душу человека в пустынных и величественных местах. Сейчас я испытывал первое, необъяснимый страх снова вернулся ко мне. Я пожалел, что с утра подзуживал своего приятеля.
– И ты веришь, что дельфины приплывут? – спросил я Данилу.
– А то нет! Жмых, наверно уже несколько раз был, проверял, не появился ли я?
Безапелляционность его заявления меня рассмешила. Что за непосредственность у моего дружка, вобьет себе в голову как догмат какую-нибудь нелепую мысль и начинает в нее фанатично верить. Должно же быть какое-то разумное объяснение такой непоколебимой веры.
– Он что тебе сам об этом сказал? – решил я съехидничать.
Данила оглянулся по сторонам, проверяя, не подслушивает ли кто нас, и таинственно произнес:
– Макс, мне кажется, я язык животных понимаю.
Конечно, я не поверил ему. Вот врунишка. Пусть кого-нибудь другого разыгрывает, вон их сколько лопухов в отеле проживает, а меня уволь, знаю я его шуточки. Данила, видя, что я не реагирую подобающим страшной тайне образом, моментально скис. Пропало у него вдохновение сочинять сказку. Поникшим голосом он сказал:
– Вот, ты не веришь, а зря. Я всегда дома угадывал, когда Бобик хотел пить, а когда есть.
– Да?
– И не раз не ошибся.
– Врешь, ты все, – осадил я Даниле, думая, что на этом, он закончит рассказывать байки.
– А вот и не вру. Я столько раз эксперимент ставил, воду налью – выпьет, супу дам – съест. Так, что верь мне, Макс, ни разу я не ошибся, всегда правильно желание пса угадывал.
Я рассмеялся.
– Конечно, целый день носит тебя где-то, а вечером несчастной собаке нальешь воды или бурды, она ее моментально и схлебает. Наверно, с котом ничего такого не получалось?
Данила, вздохнув, согласился:
– Кот тяжелее поддавался дрессировке, ты прав. Но я и здесь нашел выход.
– Какой?
– Посадил его тоже на цепь. Через день он у меня как шелковый был, что налью, то и лакал за милую душу.
Я рассмеялся:
– Да ты не дрессировщиком был, а садистом настоящим.
Мы почти пришли. Нам осталось только проплыть пятьдесят метров, чтобы оказаться на Лысой каменной голове.
– Здесь будем сгущенку наливать или на камне? – спросил Данила. Я посмотрел в сторону моря. Кроме кружащихся над ним чаек, да вдалеке белого парохода, ничего интересного больше не было видно.
– Давай здесь.
Открыв перочинный нож, мы проткнули банку с двух сторон, и стали сливать сгущенное молоко в бутылку из-под Пепси-колы. Почему-то в нее поместились все одиннадцать банок.
– Жулики, – возмутился Данила, – кругом одни жулики, даже сгущенку не доливают. Одна банка должна была мне остаться.
– А почему не мне? – полюбопытствовал я.
– Ну, как же, вам с Настей по конфете досталось, только вы отказались, забыл?
Вступить в бесполезный спор с ним я не успел. Далеко в море выпрыгнули из воды два дельфина. Мы их с Данилой увидели одновременно и поплыли к Лысому камню. Данила в одной руке держал над водой драгоценный сосуд. Через десять секунд мы стояли на каменной макушке скалы, вылизанной временем и волнами, и вглядывались в даль. Как я и предполагал, дельфины мелькали вдалеке, в нашу сторону они и не думали поворачивать.
– Помаши им бутылкой, может Жмых третьим будет, – поддел я приятеля. Данила даже не удостоил меня ответом, а сунул голову в воду и несколько раз на разные лады как утка крякнул. Я удивился, дельфины изменили направление и поплыли в нашу сторону. А Данила сел на камне и вдруг тоненьким голоском затянул протяжную песню:
– На Муромской дорожке…
Я первый раз слышал, как он поет. При его массивной фигуре у него был тонкий, серебряный голосок. Казалось, он вот, вот оборвется, а Данила пел и пел, раскачиваясь из стороны в сторону, как заклинатель змей. Дельфины быстро приближались к нам. Когда песня закончилась, Данила затянул ее повторно.
– Ты прям, как оперная примадонна.
Я был поражен, мать-дельфиниха вместе со Жмыхом выставили из воды тупые рыла, внимая доморощенному певцу. Им, видно, нравилось его пение. Когда Данила закончил петь, со стороны дельфинов послышался характерный для испорченного радиоприемника треск и сухие щелчки. Жмых видно обменялся с матерью впечатлениями от импровизированного концерта. Мать осталась на месте, а Жмых подплыл к краю камня, на котором мы сидели. Рот у него был открыт. Мне показалось, он вызывает на «бис» певца. Данила вновь запел, подвигаясь к краю сцены-камня. Жмых, в ответ восхищенно засвистел. Свист был короткий, не дольше секунды.
Я не успел заметить, когда мой приятель нажал на бок бутылки, и струя сгущенного молока попала прямо в открытую пасть заслушавшегося дельфиненка. Он с испугу, пискнув, моментально нырнул под воду. А Данила продолжал выводить рулады. Для меня все это действо было столь неожиданно и невероятно, что я смотрел на Данилу как на волшебника. А он прекратил петь и, держа бутылку в вытянутой руке, скользнул в воду.
– Ты что делаешь? – испугался я за него, – не дай бог укусят.
– Не, – спокойным голосом объявил Данила, – если Жмых сейчас распробует сгущенку, его за хвост не оттащишь от бутылки.
Я нервно рассмеялся, переживая за приятеля сидящего по горло в воде. А дельфины на время исчезли в глубине. Я крутил головой в разные стороны, стараясь рассмотреть исчезнувших мать с малышом. Данила терпеливо дожидался, держа бутылку на весу. Я чуть успокоился, мне показалось, что лакомство, предложенное моим приятелем, не понравилось морским обитателям, и они уплыли.