— Неудачное сравнение, Том. Мой сын не пытался покончить с собой.
— Это вопрос времени, доктор. Ему нужно еще немного пожить в вашей антикварной квартире, и тогда…
— Сукин вы сын! — взорвалась доктор Лоуэнстайн.
Она молниеносно схватила с кофейного столика увесистый том «Словаря американского наследия» и с потрясающей точностью бросила в меня.
Книга ударила меня прямо по носу, упала на коленку, шлепнулась на пол и раскрылась на семьсот шестьдесят четвертой странице. Я очумело глянул вниз и увидел собственную кровь, которая успела заляпать начало статьи, посвященной Николаю Ивановичу Лобачевскому. Когда я поднес руку к носу, кровь заструилась по пальцам.
— Боже мой! — воскликнула Сьюзен, потрясенная тем, что потеряла самообладание.
Она протянула мне платок.
— Больно?
— Еще как, — лаконично ответил я…
— У меня есть валиум.
Доктор торопливо открыла сумочку.
Я громко расхохотался, отчего кровь пошла еще сильнее. Пришлось замолчать.
— Вы думаете, я остановлю кровь, запихнув в ноздри по таблетке? Миру повезло, что вы не пошли в терапию.
— Валиум поможет вам успокоиться.
— Я вполне спокоен, доктор. Просто вы меня ранили, и это тянет на большое судебное дело. Теперь вас точно лишат лицензии.
— Я весьма терпеливый человек, но вы окончательно вывели меня из себя. Таких выплесков у меня еще не было.
— Зато теперь есть. Хороший бросок. Профессиональный. Удивительно, как вы мне еще нос не своротили. — Я откинулся на спинку стула. — Теперь вам самое время покинуть кабинет и тихо закрыть за собой дверь. А я останусь умирать от кровопотери.
— Думаю, вам нужен доктор.
— Спасибо. Один уже есть.
— Вы понимаете, о чем я.
— Почему бы вам не отвезти меня прямо в психушку, в палату к какому-нибудь кататонику? Я прижму его к носу, и через час кровь остановится… Да не дергайтесь вы так. Мне не впервые разбивают лицо. Сейчас все пройдет.
— Том, мне очень стыдно, — призналась Сьюзен. — Простите меня ради бога. Честное слово, я от себя такого не ожидала.
— Ни за что не прощу.
Сцена эта была настолько глупой, что меня снова потянуло на смех.
— Ну и денек! Сначала я узнаю, что моя сестрица пытается перевоплотиться в бруклинскую еврейку. Затем дипломированный психиатр швыряет в меня словарем. Боже милосердный!
— Том, когда вы будете в порядке, позвольте пригласить вас на ланч.
— Вам это дорого обойдется, Лоуэнстайн. Никаких хот-догов у Натана. Пиццей с сыром вы не отвертитесь. Поведете меня в «Lutece». Или в «La Cote Basque». На худой конец — в «Фор сизонс». Все, что я закажу, должно подаваться с пылу с жару. Вам это влетит в кругленькую сумму. Вы будете разорены.
— За ланчем я хочу продолжить этот разговор, но уже в обстоятельной и серьезной манере. Мне надо кое-что объяснить вам относительно Саванны, Ренаты и… самой себя.
Мой громкий хохот оборвал ее на полуслове.
Входя в зал ресторана «Lutece», я чувствовал странную полуреальность происходящего. Я пребывал то ли во сне, то ли наяву. Раскрытие тайны, связанной с Ренатой, и последующее тесное соприкосновение моего носа со словарем достались мне ценой ощутимого головокружения. Нас встретила мадам Сольтнер. Она поздоровалась с доктором Лоуэнстайн, назвав ее по имени, и они немного поболтали по-французски. Меня в очередной раз поразило, с какой легкостью Сьюзен обходится со всеми правилами и требованиями, существующими в ее богатой и цивилизованной жизни. Позы, мимика, слова — все давалось ей без малейшего напряжения, было предельно точным и соразмерным. Блистательная женщина, с детства обученная изысканным манерам. Я понимал, что всему этому можно научиться, когда ты вхож в соответствующие круги и когда ни твоим родителям, ни тебе не приходится считать деньги. Сьюзен была первым встретившимся мне человеком, которого мощь и величие Нью-Йорка не подавили и не сделали жалким и смехотворным. Улицы этого города были ей так же привычны, как мне — коллетонские болота. Скупость и точность ее жестов опять-таки были порождены средой, в которой она выросла. Уверенность, с какой доктор держалась, я посчитал бы для себя подарком судьбы. Правда, до сих пор мне попадались лишь те, кто в разном возрасте приехал в этот город и поселился в нем. Сьюзен была первой в моей жизни коренной жительницей Нью-Йорка и Манхэттена. И еще я узнал, что под внешней холодной благопристойностью доктора кипят страсти. Мой нос, который продолжал саднить, был тому подтверждением.