— Инструмент полностью застрахован, — холодно произнес Герберт.
— Пусть так, Герби. Но если он шмякнется вниз, другого шедевра Страдивари вам не видать.
— Том, вы можете не уважать Герберта. Но скрипка — действительно произведение искусства, — упрекнула меня Кристина.
— Проси прощения у жены, гадина, — велел я Герберту.
— Я очень виноват перед тобой, Сьюзен, — пробормотал он. — А теперь, Винго, верните мне скрипку.
— Погодите, маэстро. Извинитесь перед друзьями за то, что без их разрешения потащили свою подружку на Барбадос.
— Кристина и Мэдисон, не держите зла за ту зиму.
— Больше раскаяния, Герби, — приказал я. — От души. Отключите всякую иронию, иначе ваша скрипочка будет прыгать между такси, словно пляжный мячик.
— Кристина и Мэдисон, я плохо поступил. Простите меня, пожалуйста, — уже без иронии произнес Герберт.
— Твое извинение с благодарностью принимается, — откликнулась Кристина.
— Вот так-то лучше, Герберт, — похвалил я. — Искренность творит чудеса. Остался я. Извиняйтесь за свое непростительное нарушение правил приличия за столом. Печально, что вы не позволяете жене заводить друзей. Впрочем, это не мое дело. Но вы не имели права так себя со мной вести. Слышите, скунс от музыки? Ни малейшего права.
Вудруфф посмотрел на Сьюзен, затем на меня.
— Прошу прощения, Том.
— В вашем голосе, Герберт, недостаточно раскаяния. — Я покачал головой. — Имейте мужество выдержать это унижение. Проявите немного смирения, прежде чем я навсегда покину этот дом. В противном случае бомжи пустят куски вашей драгоценной скрипки на зубочистки.
— Я виноват перед вами, Том. Очень виноват. — Герберт помолчал и добавил: — Сьюзен, я бы и так это сделал, даже если бы он сейчас не угрожал мне.
— Вот так-то лучше, Герби. — Я подал ему скрипку. — Лоуэнстайн, если я вас обидел, приношу свои самые глубокие извинения.
Устраивать церемонию прощания было ни к чему. Я молча вышел из квартиры и вызвал лифт.
Я стоял на улице и ловил такси, когда за моей спиной раздался голос Сьюзен Лоуэнстайн.
— Так вот почему у тебя в глазах вечная печаль, — сказал я ей. — Надеюсь, сегодня ты многое расставила по местам.
— Ты когда-нибудь занимался любовью с психиатром? — поинтересовалась она.
— Нет. А ты когда-нибудь занималась любовью с футбольным тренером?
— Тоже нет. Но завтра утром я рассчитываю дать другой ответ.
Я поцеловал Сьюзен, такую красивую в своем черном платье. Это было началом моей самой удивительной ночи на Манхэттене.
Проснувшись воскресным утром, мы вновь занялись сексом. Солнце грело мне спину. Кровать сестры вовсе не казалась нам узкой. Потом мы уснули, обнявшись, и проспали до десяти. Я встал первым.
Пройдя в гостиную, я высунулся в окно и крикнул:
— Обожаю Нью-Йорк. Черт возьми, я действительно обожаю Нью-Йорк.
Никто из прохожих даже не поднял головы. Я отправился на кухню готовить омлет для моей гостьи.
— И что же тебя заставило изменить мнение о Нью-Йорке? — спросила из спальни Сьюзен.
— Твое прекрасное грешное тело. Великолепное, сказочное! Оно так потрясающе двигалось, что я вдруг понял ошибочность своих прежних суждений. Понимаешь, до сих пор, приезжая сюда, я ни в кого не влюблялся. В этом-то вся разница. Мне сегодня необычайно хорошо, ничто не испортит моего настроения.
Сьюзен вошла в кухню, и мы поцеловались под шипение бекона на сковородке.
— Ты здорово целуешься, — прошептала она.
— Ты еще не пробовала моего вкуснейшего омлета. А когда попробуешь, уже никогда меня не оставишь, — пообещал я. — Побежишь за мною куда угодно и будешь умолять повторить это чудо снова и снова.
— Том, тебе понравилась наша ночь? — спросила она.
— Не забывай, Лоуэнстайн, я католик. Мне нравится секс, но только в темноте и когда потом не надо об этом говорить. Весь день я буду чувствовать себя виноватым, поскольку это было фантастично.
— Фантастично? — уточнила она.
— А что тебя удивляет?
— То, что речь идет о сексе со мной. Я всю жизнь получала от мужчин одни жалобы. К тому же я невротичка, и мою уверенность в себе нужно постоянно подтверждать.
В гостиной зазвонил телефон.
— О каких еще ужасах мне поведают, если я отвечу? — задал я риторический вопрос.
— А ты не подходи, — предложила Сьюзен, переворачивая поджарившиеся ломтики бекона.
— Привычка.
Сняв трубку, я едва не рухнул на пол, услышав голос матери.