— Врун ты, Том, — возмутился отец. — Поганый врун. Ты позволил матери настроить тебя против меня. Всех вас она настроила. Я слишком миндальничал с вами. Потакал вам, и в этом была моя единственная ошибка.
Я схватил его правую руку, до локтя закатал рукав и повернул тыльной стороной. Там темнел характерный шрам пурпурного цвета, словно оставленный большим когтем. Я смотрел на него, ощущая прилив нежности. Недаром Саванна написала стихотворение об отцовских руках, о тяжелом труде, сделавшем эти руки такими большими и сильными. Вздувшиеся вены были похожи на корни больших прибрежных деревьев. Наша мать восхищалась бледной белизной мужских рук, не знавших физического труда, и отец стал выходить на лов в рубашке с длинными рукавами и надевать шляпу. Но он ничего не мог сделать со своими ладонями: они оставались грубыми, мозолистыми, с въевшейся в поры чернотой. Мозоли на больших пальцах можно было срезать бритвой, слой за слоем, и углубиться на полдюйма, прежде чем лезвие доберется до кожи. Да, эти руки нещадно били меня, но они же трудились ради того, чтобы я мог получить образование. Без них я бы не стал учителем.
— Отец, откуда у тебя этот шрам? — спросил я. — Твой сын-врун, сын, который любит тебя, хочет знать, где ты получил этот шрам?
— Почем я помню? — огрызнулся отец. — Я же ловец креветок. У меня такие метки по всему телу. Работа такая.
— Извини, отец, но это не ответ.
— К чему ты клонишь, Том?
— Ты не сможешь изменить свою нынешнюю жизнь, пока не признаешь, каким было твое истинное прошлое. Поразмышляй об этом, отец. Вспомни, где ты получил этот шрам. Я тебе немного помогу… Мы с Саванной сидим за праздничным столом. Это наш десятый день рождения. На столе — торт. Нет, два торта. Мама всегда считала, что каждому из нас полагается по торту.
— Что за околесицу ты несешь? Зря я не пошел к Люку. Вижу, ты хочешь выставить меня никчемным человеком.
— Не преувеличивай, папа. Ты обозвал меня вруном, а я пытаюсь доказать, что очень хорошо, до мельчайших подробностей, помню, когда и как ты получил этот шрам. Мне он потом снился в кошмарных снах.
— Не понимаю, о чем ты, хоть убей. Невелик грех что-то забыть! — выкрикнул он.
— Иногда велик. Иногда это преступление. Тогда я сам попытаюсь восстановить картину. Это важно. Тот вечер — один из десяти тысяч, но, может, ты хоть как-то начнешь понимать причины маминого ухода.
— Я не об этом просил. — Отец смахнул слезу. — Я просил о помощи.
— Этим я как раз и займусь.
И я начал рассказ под аккомпанемент отцовских вздохов и всхлипываний.
Сезон лова креветок подходил к концу; он выдался неудачным, что обычно делало отца опасным и непредсказуемым. Началось это, как всегда, неожиданно: без предупреждения и возможности отступления. Отец молча поужинал и удалился с бурбоном в гостиную, собираясь смотреть по телевизору «Шоу Эда Салливана». Пока что его поведение не настораживало нас. Его молчание казалось нам не назревавшей бурей, а благом, результатом усталости. Мать зажгла по десять свечек на каждом торте. Саванна радостно захлопала в ладоши.
— Том, у нас теперь двузначный возраст. И так будет, пока нам не исполнится по сто лет.
— Генри, иди к столу, — позвала мать отца. — Детям не терпится задуть свечки на торте.
Ответа не последовало. Может, родители накануне поссорились? Или не успели закончить очередное сражение? Не знаю, да теперь это и не важно.
— Генри, ты где там? — Мать направилась в гостиную. — Нам пора спеть Саванне и Тому «Happy Birthday».
Отец не шевельнулся и ничем не показал, что слышал слова матери.
— Мама, не приставай к нему, — попросил я, глядя на огоньки свечей.
— Генри, встань, — потребовала мать. — У твоих детей день рождения.
Она подошла и выключила телевизор.
Я не видел отцовских глаз, но заметил, как напряглись его плечи. Он поднес к губам бокал с бурбоном и залпом осушил.
— Не смей лезть, куда не просят, Лила, — сердито пробурчал он. — Я что, вам мешаю? Сижу себе и смотрю, что мне интересно.
— А день рождения собственных детей тебе не интересен? Ты не хочешь их поздравить? Они подумают, что ты вообще их не любишь.
— Включи телевизор, иначе пожалеешь, что родилась на свет, — ровным металлическим голосом приказал отец.