— А где же домики для кошек, детские манежи, корзинки для бумаг и пепельницы? — спросил я вслух, разглядывая снимки отреставрированного замка в долине Луары. — Где бумажные салфетки, туалетная бумага, чистящие средства «Драно», зубные щетки?
Я просто обожаю разговаривать с журналами и газетами, считая это занятие чем-то вроде гимнастики для поддержания душевного здоровья. Поэтому я не увидел и не услышал, как в комнату ожидания вошла женщина. Незнакомка опустилась на стул возле двери.
Она сидела прямая как свеча. Усталость и переживания делали эту женщину почти бестелесной. Она была одной из тех классических красавиц, что вызывают у меня немое благоговение. Иногда от природы женщина получает слишком притягательную внешность; это такая же тяжкая ноша, как простодушие, только куда опасней. Чтобы сжиться с даром совершенной красоты, нужны и внутренняя цельность, и благосклонность судьбы, поскольку для совершенной красоты самым страшным предательством является ее непостоянство.
Посетительница плакала без слез; по исходящим от нее звукам можно было подумать, что она задыхается. Она безуспешно пыталась взять себя в руки, ее лицо превратилось в маску горя и стало похоже на изможденные, страдальческие лица мадонн, по всей Европе скорбно склоняющихся над своими поверженными сыновьями.
Женщина не взглянула в мою сторону и не отреагировала на мое присутствие.
«Ну как же! Она родилась в Нью-Йорке», — подумал я. Она не снизойдет до беседы о разных пустяках и не перекинется несколькими вежливыми фразами, пытаясь сгладить неловкость случайной встречи.
Я возобновил листание журналов, но теперь критиковал молча. Так прошло несколько минут. Затем я вновь услышал плач, на этот раз по ее щекам текли слезы.
Какую тактику мне следует избрать? Все мои мысли переключились на обдумывание этого вопроса. Может, не обращать на нее внимания и продолжать развлекаться журналами? Эту линию поведения я сразу же отбросил, поскольку она не вязалась с моим живым и исполненным благих намерений характером. Но как лучше заговорить с ней? Проявить деликатность или спросить напрямую, что у нее случилось и могу ли я чем-нибудь помочь?
Поскольку эта женщина хороша собой, вне зависимости от моих слов и действий она подумает, будто я пытаюсь за ней приударить. Такая опасность всегда подстерегает красавиц, оказавшихся в беде; мне не хотелось давать незнакомке повод для подобных мыслей. В таком случае, решил я, обращусь к ней напрямую; совру, что я импотент, кастрат, поющий в хоре турецких мальчиков, гомосексуалист, помолвленный с портовым грузчиком. Потом добавлю, что хочу помочь, поскольку мне больно видеть ее в таком состоянии.
Но я молчу, поскольку не знаю, с чего в Нью-Йорке принято выражать сопереживание. В этих блистательных стеклянных долинах я чужак, незнакомый с нормами и кодексами. В итоге я решаюсь заговорить. Иначе, как мне кажется, она подумает, что я — один из множества равнодушных людей и она вызывает у меня не больше сочувствия, чем какая-нибудь алкоголичка, блюющая в метро. Я не сомневаюсь: будь она некрасивой, или обычной, или даже просто хорошенькой, я бы тут же обратился к ней, предложил бы свой носовой платок, повел бы куда-нибудь в пиццерию, заказал бы ей мартини или цветы на дом, послал красивую открытку и отдубасил бы ее мужа за то, что тот над ней издевается. Но я ослеплен ее бесконечной красотой и потому не нахожу слов. Каждая встречавшаяся мне женщина, которую мир восхвалял и отмечал за исключительную внешность, получала вдобавок ключи от своего невыносимого одиночества — этой обязательной платы за красоту.
Я отложил журнал и, не глядя на женщину, сказал:
— Прошу прощения, мэм. Меня зовут Том Винго. Я из Южной Каролины. Могу ли я что-нибудь для вас сделать? Мне невыносимо видеть, что вам так плохо.
Женщина лишь сердито замотала головой и заплакала еще сильнее. Судя по всему, звук моего голоса лишь добавил ей страданий.
— Простите меня великодушно, — продолжал скулить я. — Может, вам принести воды?
— Я пришла на прием к чертову психиатру! — воскликнула она сквозь слезы. — И не нуждаюсь в помощи одного из ее чертовых пациентов.
— Вы не совсем правы, мэм. Я не являюсь пациентом доктора Лоуэнстайн.
— Почему тогда ошиваетесь возле ее кабинета? Здесь не автобусная остановка.
Незнакомка раскрыла сумочку и принялась что-то искать. Я услышал звяканье ключей.
— Можете принести мне бумажный платок? Кажется, я забыла свои.
Довольный тем, что хоть как-то пригодился, и избавленный от необходимости объяснять, почему меня сюда занесло, я кинулся в приемную. Миссис Барбер подала мне несколько бумажных платков и шепнула: