Сев, конечно же, выглядит потрясающе. Сейчас меня это не должно удивлять. Его черный смокинг идеально сидит на его высокой, стройной фигуре. Лацканы пиджака расшиты золотыми узорами. Его рубашка расстегнута, как и всегда, — чуть дальше, чем нужно.
Я поднимаю глаза, и мой рот округляется в беззвучном вздохе. Его волосы зачесаны назад, лицо прекрасно, как всегда. Но под глазами нарисованы две линии яркого королевского синего цвета, идущие от внутренних уголков глаз вверх к вискам.
Он выглядит как живое произведение искусства.
— Мне нравится твой сегодняшний образ, — наконец говорю я, не в силах сдержать улыбку.
Он отвечает мне улыбкой. — Спасибо. Ты вдохновила меня на это.
— Твои глаза подходят к моему платью, — замечаю я. — Кстати, спасибо.
— Не за что. Я рад, что ты его носишь. — Он показывает на свое лицо. — Я бы выглядел очень глупо, если бы ты не была в нем.
— Ты не выглядела бы глупо. Ты выглядела бы прекрасно, как и сейчас.
Он наклоняет голову. — Осторожно. Ты не можешь говорить такие вещи. Я могу подумать, что у тебя появились чувства.
— Это ты подбираешь свой макияж к моему платью.
Он наклоняется к моему уху. — Это ты смотришь на меня как в спальне.
Я смеюсь и отталкиваю его. — Ничего подобного!
— Ну, ты смотришь на меня так, будто хочешь, чтобы я тебя поцеловал.
— Правда?
Он кивает. Его рука все еще на моей талии, и он притягивает меня к себе. Мои пальцы вплетаются в его рукав, и я хватаюсь за него, чтобы сохранить равновесие. Его губы скользят по моим. Вокруг нас студенты ропщут и оборачиваются, чтобы посмотреть. Меня это не волнует. Мы целуемся.
— Мистер Монкруа! — раздается голос мисс Имез, заставляя студентов вокруг нее подпрыгнуть. — Вы должны быть в галерее с мистером Эмброузом, а не соблазнять студентов-художников!
— Простите, мисс Имез, — говорит Сев. — Я просто пришел пожелать удачи своей невесте.
Затем он еще раз целует меня, подмигивает и убегает.
Когда мы, наконец, заходим на выставку, галерея выглядит совершенно иначе, чем в прошлый раз, когда я ее видела.
Ведра с краской и кисти исчезли, запасные ширмы убраны. За высокими окнами уже сгущаются сумерки, и длинный мраморный зал освещается прожекторами, вмонтированными в потолок.
У входа собирается толпа, напоминающая мне о вечеринках, которые родители заставляли меня посещать всю жизнь: женщины в дорогих нарядах, мужчины в смокингах. Легкий блеск богатства освещает их, сверкая на горле, запястьях, в глазах.
Я следую за остальными студентами на галерею, и мы встаем позади мисс Имез и мистера Эмброуза, которые обходят Сев с фланга. Мистер Эмброуз приветствует ожидающую аудиторию и представляет Сева, который быстро поворачивается и осматривает толпу студентов.
Затем его глаза встречаются с моими, и его взгляд смягчается. Я складываю пальцы в сердечко. Он улыбается мне и поворачивается к толпе.
Несмотря на все его разговоры о том, что он нервничает, его голос звучит четко и уверенно, когда он говорит.
— Добро пожаловать, дамы и господа, родители, выпускники и гости, и спасибо, что приехали со всех уголков мира, чтобы посетить ежегодную выставку факультета искусств в этом году. Меня зовут Северин Монкруа, и мне выпала честь представлять выставку этого года — честь, о которой я никогда не мечтал и к которой не был готов. Можно даже сказать, что эта честь была оказана мне не по своей воле. — Он делает паузу под рокот смеха и смотрит на мистера Эмброуза. — Простите, мистер Эмброуз, это ненужное отступление, я знаю. Независимо от того, как появилась эта возможность, для меня это большая честь. Я воочию убедился, как усердно все работали над созданием этой выставки, и надеюсь, что справлюсь с этой задачей. Тема выставки этого года — "Алетейя". Это философская концепция правды или
раскрытия. Наши экспозиции направлены на изучение нашего собственного определения истины. Когда я впервые узнал об этой теме, то, признаться, не совсем понял ее. Как студенту, изучающему фотографии, мне казалось, что сам акт фотографирования чего-либо, запечатления изображения на пленке, является настолько правдивым, насколько это вообще возможно. Я не задавался вопросом, что такое правда, как ее можно раскрыть, потому что считал, что правда — это просто реальность. Все, что я видел, все, что было передо мной, должно было быть правдой.
— Я не хотел оспаривать свои собственные идеи. Я не чувствовал в этом необходимости. В каком-то смысле я выбрал реальность в качестве своей истины и заставил свою истину быть реальностью. Во что бы я ни верил, это должно было быть правильным — нет?