Она наклоняет голову и грустно улыбается.
— Нет. Ты ведь не трахаешь тех, кто тебе нравится, верно? Ну, я не знаю слова для этого ни на английском, ни на французском, ни на японском. — Она протягивает мне ожерелье. Кольцо свисает с него, бриллианты ловят тусклый лунный свет и отражают его в блестящих искорках. — Возьми его.
— Мне оно не нужно.
— Я тоже не хочу.
Она разжимает руку. Ожерелье падает, падает между нами и исчезает в путанице морозной травы, мха и корней под нашими ногами.
Не говоря больше ни слова, Анаис поворачивается и уходит. На этот раз я не стал ее преследовать.
На этот раз я позволяю ей уйти.
Остаток вечера проходит как в тумане.
Я выхожу из дендрария с комком в горле и натыкаюсь на Якова, который курит на улице. Невозможно сказать, как далеко мы с Анаис отошли от здания во время нашей стычки; если Яков что-то и слышал, то держит это при себе.
Он протягивает мне бутылку виски, которую держит в руках, и я делаю большие глотки, разгоняя ком в горле.
Он предлагает мне сигарету, но я отказываюсь, махнув рукой.
Я даже не могу говорить.
Спотыкаясь, я вхожу в здание из красного кирпича, музыка и жара поглощают меня, как мокрое горло какого-то колоссального монстра. Мелли подбегает ко мне и пытается что-то сказать, но я отшатываюсь от нее, бормоча невнятные извинения, и пробираюсь через переполненный танцпол.
Кей ловит мой взгляд, и я проталкиваюсь сквозь толпу к ней.
Она ярко улыбается и, вырвавшись из хватки какого-то парня, танцует мне навстречу.
— Веселишься? — спрашивает она сквозь музыку.
— Твоя вечеринка шумная! — кричу я в ответ.
Она пренебрежительно машет рукой перед моим лицом. — Я не беру на себя ответственность за твои провалы!
— Какие провалы! — возмущенно кричу я, думая о кольце, которое висело на груди Анаис, теплое от ее кожи, а теперь лежит в твердой грязи и ледяной траве, металл холодный, драгоценные камни тусклые. — Я никогда не облажаюсь.
— Тебе никогда не было к чему придраться, — говорит она с ноткой грусти в голосе. — Но теперь ты это делаешь. Это так просто, правда? Испортить что-то хорошее из-за страха?
Мы смотрим друг на друга.
— Я не такой, как ты, — рычу я. — Это не то же самое.
Она качает головой. — Как скажешь, Сев.
Взмахнув рукой, она исчезает в толпе.
Я направляюсь к столику с напитками и едва не натыкаюсь на Луку. Он обхватывает меня за шею и протягивает мне бутылку ликера.
Судя по запаху и остекленевшему взгляду его глаз, он в таком же состоянии, как и я. Я беру протянутую бутылку, делаю глубокий глоток и отдаю ее обратно.
— Как жизнь в браке? — громко спрашивает он, перекрывая музыку.
— Я не женат.
Он отмахивается от бутылки, и коричневый ликер расплескивается по его кулаку. — Я имею в виду — помолвлен. Как жизнь помолвленного?
— Дерьмо.
— Ты уже трахал ее?
— Нет, — вру я.
Если Лука хоть на секунду подумает, что я переспал с Анаис, он обхватит ее шею руками и всадит в нее свой член раньше, чем я успею моргнуть.
— Ты должен ее трахнуть, — советует Лука.
— Нет. Я ее ненавижу.
— Я думал, она тебе нравится. — Лука смеется, холодный и пустой звук. — Я думал, ты ее любишь.
— Я не люблю, — напоминаю я ему. — Это яд.
— Но ты выпил бы этот яд, — замечает Лука с садистским блеском восторга в глазах, — ради нее.
— Я презираю ее, — говорю я ему. — Лучше бы я никогда ее не встречал.
Лука кивает и пытается выразить мне сочувствие. Но от сочувствия он выглядит совершенно безумным. Я разражаюсь смехом.
Остаток ночи превращается во вспышки.
Яков возвращается из дома, руки в карманах, вид обеспокоенный.
Мы с Лукой, обняв друг друга за плечи, кричим о том, что любить женщин так же весело, как выливать кислоту из наших членов.
Яков, Лука и я делаем снимки, танцуем в мигающих огнях, смеемся как маньяки. Лука восхваляет месть, а Яков рассказывает нам странную и тревожную историю о том, как его отец наказывал сестер, а не его, когда он плохо себя вел в детстве.
Уходим с вечеринки и воем, как волки, в дендрарии. Я на коленях в траве и грязи, ищу что-то, мои пальцы онемели от холода, разрывая жесткий мох и острую траву. Меня оттаскивают Яков и Лука и кричат что-то о том, что не позволят Анаис уйти от наказания.
После этого все становится все более туманным.
Пробираемся по школьным коридорам, гогочем. Показываем Якову галерею, где ученики начали собирать экспонаты для выставки в конце года. Бежит по длинному мраморному залу, мимо рифленых колонн. Лука целую вечность смотрит на картину, которая представляет собой просто холст, выкрашенный в черный цвет. Мы с Яковом истерически смеемся над его мрачным выражением очарования.