Мисс Имез делает паузу для пущего эффекта. Она пытается заставить меня нервничать, и это ей удается.
— Последние пять лет мне выпадала честь открывать выставку. Однако в этом году мы хотим попробовать что-то другое. Мы выбрали тему "Алетейя", чтобы побудить наших студентов изучить и исследовать концепцию истины. С этой целью я хочу, чтобы вы, Северин, открыли выставку.
Тишина становится оглушительной.
— Простите? — наконец говорю я, мой голос тускнеет.
— Вы откроете выставку речью, поприветствуете гостей и представите экспозицию.
— Это... я не могу этого сделать.
— Это и наказание, и прекрасная возможность, — говорит мистер Уэстон, поднимая руку. — Что может быть лучше, чем взять на себя ответственность и искупить причиненный вами ущерб, представив выставку самостоятельно?
— Но разве все не будут удивляться, почему это делает студент? И я никогда не произносил подобной речи — ни перед...
Мои мысли бегут. Там будут только родители и выпускники. Будут и другие студенты — мои ровесники. Художники и фотографы из реального бизнеса. И пресса. Определенно пресса. Не то чтобы я не работал с прессой раньше, но никогда не делал этого.
— Я бы предпочел, чтобы меня снова исключили, — заканчиваю я.
— Мы приняли решение, — говорит мисс Имез с улыбкой доброжелательного диктатора. — Я бы хотела, чтобы проект вашей речи лежал у меня на столе к концу следующей недели.
Они отправляет меня без лишних слов. Я выхожу из их кабинета, как приговоренный, идущий на виселицу.
И когда за мной закрывается дверь, клянусь, я слышу придушенный смех.
Глава 38
Красивый мальчик
Северен
Вся последующая неделя проходит в заботах о написании речи и переживаниях по поводу показа Анаис. Картина, которую я уничтожил, преследует меня. Она уже заменила ее?
Я хочу помочь ей, но не знаю, нужна ли ей моя помощь. Я даже не знаю, хочет ли она меня видеть. Она не писала мне и не приходила ко мне в фотостудию. И я не виню ее.
С чего бы ей хотеть меня видеть?
Она так легко простила меня, когда мы виделись в последний раз, и это только все усложняет. Часть меня хотела, чтобы она накричала на меня, оскорбила, даже ударила. Ее заплаканные глаза и спокойное достоинство были гораздо больнее, чем любая реакция, которую она могла бы предпринять.
Я все время набираю сообщения, чтобы отправить ей, и удаляю их. Я хочу пойти в галерею, в студию, где она проводит все свое время, в библиотеку. Если бы я мог ее увидеть, все было бы хорошо.
Но если она не захочет меня видеть, то я не знаю, как мне с этим справиться. Боль будет слишком сильной. Боль и так уже слишком сильна — она меня доконает.
Поэтому вместо того, чтобы встретиться с ней лицом к лицу, как я встретился с мистером Эмброузом и моими родителями, я выбираю путь труса.
Я отхожу в угол галереи, чтобы понаблюдать за ней. В конце концов, она обязательно появится. Я смогу наблюдать за ней из своего угла и видеть, как она справляется со своей выставкой. Увидеть, как она справляется.
Увидеть ее.
Конечно, в реальной жизни слежка никогда не бывает такой быстрой и простой, как в кино. Я жду ее появления почти два дня, проводя слишком много времени, притаившись в темном углу галереи в тени нескольких выброшенных перегородок. Это не самый элегантный или великолепный момент, но мне кажется, что у меня нет выбора.
Наконец она появляется в четверг днем, когда все уже ушли.
Когда она входит в двойные двери, мое сердце подскакивает в груди.
Она идет своей странной походкой, длинными медленными шагами, как балерина по воде. Я пожираю ее глазами. Она выглядит как всегда мечтательно, в ее глазах — довольный, далекий взгляд. Ее черные волосы завязаны в беспорядочный узел на затылке, распущенные пряди обрамляют лицо.
Даже из своего жуткого угла я вижу мазки краски на ее вытянутых рукавах, руках, предплечьях, щеках и подбородке.
Она одета так, как может быть одета только Анаис, — в мешковатый темно-синий плащ, который делает ее похожей на старого фабричного рабочего. Под ним — школьная юбка, высокие белые носки и, конечно же, никаких туфель. Ее носки испачканы краской и грязью.
Она выглядит как персонаж из собственного мультфильма.
Я обожаю ее.
С двумя холстами в руках она направляется в угол галереи между двумя колоннами. Между нами встает перегородка, на мгновение закрывая ей обзор.
Она перемещается за нее, а затем снова появляется без двух холстов, медленно отступая от своей витрины и поглаживая подбородок, как старик, погруженный в раздумья. Она наклоняет голову, сужает глаза.