– Вам придется простить меня, мадемуазель, – сказал Чарлз, – мой французский слишком убог, чтобы ответить вам на вашем языке.
Она веером ударила его по руке.
– И вам не стыдно, кузен? Вы не говорите по-французски?
– Это все моя нерадивость. Боюсь, я слишком много времени уделял верховой езде и стрельбе, тогда как следовало» учить французский, точно так же как и вы, мадемуазель, несомненно, предпочитали заниматься более приятными делами вместо того, чтобы учить английский.
Руперт перевел, и мадемуазель надулась.
– Что бы вы сказали, Чарлз, если бы я позволила вам нести мои цветы?
– Я бы сказал, что вы очень любезны, – ответил он через Руперта.
– Я бы разрешила проводить меня до кареты.
– Мадемуазель чрезвычайно добра.
– И, пожалуй, вы могли бы подержать лампу, пока я приведу себя в порядок.
– Ради Бога, скажите мадемуазель, что я сражен ее великодушием.
Мадемуазель повернулась к Руперту.
– А это не переводите. Я делаю все это только потому, что мне жаль этого бедного юношу. Я никогда не выйду за него замуж, как этого хочет его мать. Я целюсь выше… много выше!
– Я уверен, – сказал Чарлз, – что слова мадемуазель не лишены здравого смысла.
Руперт улыбнулся, он знал, что принц Уэльский понял каждое слово, и не говорит с мадемуазель по-французски только из застенчивости.
– Скажите ему, – приказала мадемуазель, – что он может прийти в мои апартаменты и сидеть возле моих ног, пока я буду беседовать со служанкой.
Когда Руперт перевел, Чарлз ответил:
– Мадемуазель невероятно великодушна, но у меня важное свидание с леди.
– Леди? – воскликнула мадемуазель.
– С моей маленькой сестрой, мадемуазель. С моей подружкой Минеттой.
Генриетта почувствовала, что прекрасная гостья недоброжелательно относится к ее брату.
– Уходите! – сказала она. – Вы не нравитесь Минетте!
– Я понимаю, – сказала мадемуазель, – девочка еще мала, но ее стоит поучить правилам хорошего тона. Ее следовало бы хорошенько высечь.
Услышав слово «высечь», Генриетта обхватила брата и с плачем уткнулась в его плечо.
– Никто тебя не обидит, Минетта, – сказал тот. – Никто тебя пальцем не тронет, пока Чарлз с тобой.
Мадемуазель засмеялась и, поднявшись, приказала Руперту проводить ее.
– Оставим мальчика играть с сестренкой, – сказала она. – В конце концов, он всего лишь мальчишка, и, совершенно очевидно, еще не вырос из детских забав.
Стоило им уйти, как на Минетту и ее брата вновь напало безудержное веселье.
Что ни день они были вместе, что ни день он приходил и разговаривал с ней, и хотя она далеко не все понимала из того, что он говорил, она знала, что он любит ее так же, как и она его.
Ей и в голову не приходило, что когда-нибудь все может измениться, пока однажды он не пришел к ней и не сказал, с грустью поцеловав:
– Минетта, мы всегда будем любить друг друга.
На следующий день он не пришел. Она с негодованием спросила, где Чарлз, и ей ответили, что он уехал. Она мучилась день и ночь, не ела, плохо спала, ей так хотелось, чтобы он вернулся.
Мама ласково обнимала ее.
– Мое дорогое дитя, ты еще очень мала, но есть вещи, которые необходимо знать и тебе. Твой отец сражается с плохими людьми, и твой брат поехал к нему на помощь. Потом, когда они победят плохих людей, мы все вернемся домой, и у тебя будет не один, а целых три брата, а кроме того еще и сестра.
– Не хочу трех братьев, – рыдала Генриетта. – Минетта хочет Чарлза.
И все последующие дни во дворце Сен-Жермен она оставалась печальной. Если бы кто-то спросил ее, отчего она такая грустная, она бы ответила:
«Хочу Чарлза». Все дни напролет она сидела на коленках у окна, высматривая его, ей казалось, что она ждет брата годы, но при этом она ни на час не забывала его.
Принцесса Генриетта лежала в постели в покоях Луврского дворца. Мать сидела у кровати, накинув на плечи три шали, надев на руки толстые перчатки. Погода стояла морозная, январская, и за стенами Лувра на узких парижских улочках французы сражались с французами. В стране полыхала гражданская война, именуемая Фрондой.
Маленькая Генриетта, которой исполнилось четыре года, дрожала от холода, и мать ее тоже дрожала, но к холоду примешивались иные причины. Как обмолвилась ее подруга мадам де Мотвиль, в этом году взошла несчастливая звезда для монархов.
Генриетта-Мария не особо вслушивалась в леденящие душу крики, то и дело доносившиеся сквозь стекла, мыслями она была в стране своего мужа, там, за Ла-Маншем, потому что король Англии стал узником парламента и теперь ждал суда. Она молилась о том, чтобы ей позволили свидеться с ним, но получила отказ. В случае приезда в Англию, – так ей было сказано, – она сядет на скамью подсудимых вместе с мужем, ибо парламент полагает, что на ней не меньше, чем на короле, лежит вина за преступление, именуемое Государственной Изменой.
Что происходит в Англии? Об этом ей было известно мало, поскольку немногим посыльным удавалось добраться до нее через охваченную гражданской войной Францию. Она попеременно осыпала упреками себя и других. То она негодовала на себя за то, что погубила не только собственную жизнь, но и жизнь мужа и детей, но тут же роптала на злодея Кромвеля и его разбойников-парламентариев, принесших столько несчастий ее семье.
И вот она, королева Англии, сидит без пищи и тепла в огромном пустом дворце, одна с ребенком на руках, с воспитательницей, отцом Сиприеном и парой слуг, которые страдают не меньше ее.
Трое ее детей были узниками парламента:
Джеймс, Элизабет и Генри. Мэри, слава Богу, удачно вышла замуж за иностранного монарха еще до того, как ситуация в стране вышла из-под контроля, и теперь смогла предоставить убежище брату Чарлзу и всем, кто смог ускользнуть. В эти тяжелые дни Мэри старалась помочь своей семье.
По приезду во Францию Генриетта-Мария поначалу держалась высокомерно, но мало-помалу пришлось сбросить спесь. К тому же она осталась без драгоценностей и серебра: пришлось послать все, что было, мужу в Англию. Если когда-то своим легкомыслием она в немалой степени способствовала падению мужа, то по крайней мере теперь она от всего сердца хотела помочь ему. Только сейчас, в разлуке, она поняла, как сильно любит этого честного и славного человека, лучшего из мужей и отцов, пусть даже при этом не самого мудрого из королей. А на какую помощь со стороны французских родственников она могла рассчитывать сейчас? Королевской семье пришлось покинуть Париж, маленький король заботами матери королевы был переправлен в Сен-Жермен, где оба они оставались весь период осады Парижа. Мадемуазель де Монпансье приняла сторону бунтовщиков-фрондеров, что для нее очень характерно: чего не сделаешь, чтобы привлечь к себе внимание! Поистине зловещая звезда зажглась в этом году на небе! Генриетта-Мария тщетно заклинала мадемуазель подумать, что она делает, но частенько сама задумывалась, не совершает ли она глупость, разделяя позицию королевы Анны. Ей трудно было усвоить, что жизнь и в той и в другой стране ушла далеко вперед, их народы по-новому начали смотреть на вещи, будущее открывало новые перспективы. Стюарты оказались столь же автократичны, как и Тюдоры, но не чувствовали настроения народа, а именно это чутье лежало в основе популярности, завоеванной великими монархами из династии Тюдоров – Генрихом VIII и Елизаветой I. Простой люд уже отказывался признавать священное право королей управлять всем; еще живы были те, кто помнил мятежи баронов в предшествующем столетии. Народ хотел вернуться к тем временам, когда власть короля была ограничена. Но как легко рассуждать о просчетах задним числом и, оглядываясь назад, говорить: если бы сделать так, то ничего бы и не было! Если бы Карл I и Генриетта-Мария не делали ошибок, они бы и сейчас благополучно царствовали в Англии и жили вместе в счастии и довольстве.