- Тебе сегодня пришло письмо.
Бабушка передала ему белый конверт. Кингсли не взглянул на него. Несомненно, еще одно письмо от Мари-Лауры. Он прочитает его позже.
- Скоро начнутся занятия. - Дед посмотрел на него поверх своих очков для чтения. -Твоя бабушка и я решили оставить решение за тобой. Школа Святого Игнатия или Старшая школа Портленда?
Выбор лежал перед ним. Оба варианта казались неприемлемыми. Он не мог вернуться в Портленд. Там не будет Сорена. Он не мог вернуться в школу Святого Игнатия, если Сорен не хотел, чтобы он был там.
Кингсли покачал головой, скрестив руки на груди и положив голову на стол. У него болел живот. Голова раскалывалась. Ему нужен хоть какой-нибудь знак.
Письмо лежало у него на коленях, и он увидел, что почерк на нем не принадлежал Мари-Лауре или любой другой женщине. Мужской почерк, сильный и жизнеутверждающий.
Медленно, дрожащими пальцами, Кингсли открыл письмо и прочел единственное слово, написанное на листе бумаги цвета слоновой кости.
«Reviens». Вернись.
Письмо было подписано только одной витиеватой буквой S с диагональной, перечеркивающей её, линией.
Кингсли поднял глаза на бабушку и дедушку.
- Я возвращаюсь в школу Святого Игнатия.
Глава 17
Север
Настоящее
Пристальный взгляд Кингсли был нацелен на Сорена лишь мгновение, прежде чем он, покачав головой с явным отвращением, ушел глубже в лес. Он услышал шаги за спиной и не повернул назад. Сегодня Кингсли не бежал, но ему и не особенно хотелось быть пойманным. Прошло тридцать лет с тех пор, как он проходил по этой опасной, густо заросшей деревьями местности, которая сменялась внезапными обрывами. Даже спустя такое количество времени, его ноги сохранили память о столь многих прогулках этой тропой. Через полчаса он пришел к гребню горы с видом на крутой каньон.
- Mon Dieu… - выдохнул он.
После всего этого времени… конечно, нет. Но вот он, по-прежнему здесь.
- Еще в обиходе. - Сорен подошел и встал рядом с ним. - Они отремонтировали его. Там довольно симпатично внутри.
- Наш эрмитаж [фр. Ermitage - уединенное место; одинокий дом]?
В сердце Кингсли хлынула давняя любовь, и он простил Сорена вполне достаточно для того, чтобы засмеяться.
- Наш эримитаж. Он никогда не был по-настоящему нашим, ты же знаешь. Мы просто прозвали его так.
В нижней части каньона стояла крошечная лачуга из камня. Сто лет назад первые иезуиты, которые пришли в деревенский Мэн, построили сначала часовню, затем жилые помещения, и, наконец, скит для отца Чарльза, который принял обет молчания.
- Довольно симпатично… - повторил Кингсли. Само собой, они перестроили его после того, как мы перестали им пользоваться. Всегда так. Боже мой, какая это была адская дыра.
Сорен тихо рассмеялся.
- Несомненно. Но идеально подходила для наших целей.
- Oui, - Кингсли согласился. - Parfait.
Эрмитаж был их убежищем, после возвращения Кингсли в школу, когда он и Сорен продолжили то, на чем остановились. Кингсли оторвал взгляд от домика, где он уступал свое тело Сорену тысячами способов так много лет назад. В сотне ярдов от лачуги, маячил громадный замшелый утес. Целую минуту Кингсли смотрел на него. Только когда он почувствовал руку на шее сзади, нежную руку, нежное прикосновение, совершенно доброе и без скрытого мотива он зажмурился и отвернулся.
- Это было там?
Сорен опустил руку. Кингсли стало не хватать ее, в ту же секунду, как она исчезла.
- Oui. Прямо там. Она так неудачно приземлилась... - он остановился и сглотнул. Ему нужно моргнуть снова, чтобы стереть стоявший перед глазами образ тела своей сестры. – Ее лицо…
- Je sais, - прошептал Сорен. – Я знаю.
Конечно, он знал. Мари-Лаура приходилась сестрой Кингсли, но, когда она умерла, она была женой Сорена. Мари-Лауре исполнилось только двадцать, она была балериной из Парижа.
- Мы убили ее, mon père.
- Я давно освободил тебя от любого чувства вины, Кингсли. Ты сам должен научиться освобождать себя.
- У нее не осталось лица, когда ее нашли. - Он повернулся к Сорену. - Мир воображает, что я красивый, ты красивый, твоя Элеонор прекрасна, но мы ничто по сравнению с тем, какой была Мари-Лаура. Я, ее брат, не мог порой отвести от нее глаз. Все тускнело рядом с ее лицом. И когда она умерла, когда мы убили ее…