Потянувшись, Кингсли положил руки на грудь Сорена и почувствовал, как его сердце бьется медленно, размеренно.
- Я не хочу быть в безопасности, - прошептал Кинг.
- Ты не знаешь, о чем говоришь, Кингсли.
- Я знаю точно, о чем говорю. Ты думаешь, что ты сломлен. Non, ты совершенен.
Он произнес эти слова по-французски. Гораздо проще говорить правду на родном языке.
- Будь у тебя выбор, ты бы согласился быть таким как я?
- Я уже сделал выбор. Ты сожалеешь о том, что одинок, потому что думаешь, будто должен держать других подальше от себя. Но это не удержит меня на расстоянии.
- Всегда…, - Сорен снова отвел взгляд, посмотрел вверх и вздохнул. - Я всегда хотел верить, что Бог создал меня таким по какой-то причине.
- Je suis la raison.
Я и есть эта причина.
Сорен медленно выдохнул. Он провел ладонью вверх по руке Кингсли к плечу. Обхватив сбоку его шею, он приблизил свой рот к Кингсли. Кинг открылся поцелую, позволив языку Сорена прикоснуться к его. Такой нежный поцелуй, такой интимный, даже осторожный.
- Ma raison d’être, - прошептал Сорен, и Кингсли задрожал от желания.
- Ты сдерживаешься. Я чувствую это. – Кингсли проговорил слова в губы Сорена.
- Я должен сдерживаться. По крайней мере, сейчас. Или я опять разорву тебя на куски.
- Я хочу этого. Я хочу тебя.
Сорен оставил еще один быстрый поцелуй на губах Кингсли.
- Скоро. Я найду способ для нас быть вместе. Но я снова причиню тебе боль. Я уверен в этом. Ты должен будешь помочь мне удержаться и не зайти слишком далеко.
Кингсли сжал рубашку Сорена обеими руками и попытался притянуть его ближе. Два с половиной месяца порознь, он жил в агонии. Он не мог позволить Сорену уйти. Еще нет.
- Я умолял тебя остановиться той ночью. Я говорил “стоп” и, “пожалуйста” и “нет”, а ты продолжал. Я не хотел, чтобы ты останавливался, но я не знаю, что делать, чтобы заставить тебя остановиться, если слово “стоп” не работает.
- Оно не сработало, потому что я знал, что ты не хотел, чтобы я останавливался. Когда-нибудь я смог бы. Тогда говори…, - Сорен сделал паузу и оглядел коридор. Холодные каменные стены без украшений, кроме нескольких изображений различных святых и пап, - …милосердие.
Кингсли рассмеялся.
- Милосердие? Серьезно?
Сорен кивнул. Но он не засмеялся, даже не улыбнулся.
- Милосердие (Mercy). Это звучит как мерси, ты знаешь.
Mercy. На английском языке это означало акт прощения, сострадания. Merci - на французском это “спасибо”.
- Я знаю.
Сорен одарил его такой улыбкой, от которой у него чуть не подкосились колени.
- Кто ты?
Вопрос вылетел прежде, чем Кингсли смог его остановить.
Сорен лишь посмотрел на него.
- Я имею в виду… твое имя, Сорен. Откуда оно взялось? Говорят, тебя зовут Маркус Стернс. Но я знаю, что это не так.
Сорен молчал с минуту и Кингсли молился, чтобы он сказал ему, чтобы он ответил. Необходимость ответов Сорена перевешивала даже его желание секса.
- Маркус - так зовут моего отца, - сказал Сорен просто, без эмоций. - Он изнасиловал мою мать, и родился я. Он назвал меня в свою честь. Но она дала мне другое имя, имя ее отца. Никто не называет меня Маркусом, кроме отца.
- Кто называет тебя Сореном? В школе, я имею в виду.
Сорен слегка коснулся губами Кингсли.
- Только ты.
- А почему я?
Это был вопрос, который мучил его в течение десяти недель, начиная с той ночи изнасилования на лесной земле. Из всех мальчиков в школе, почему он? Почему Кингсли? Почему Сорен выбрал его, чтобы рассказать свои тайны, чтобы поделиться своим телом?
- Потому…, - Сорен опустил руки, чтобы удержать Кингсли за бедра. Он прислонился лбом ко лбу Кингсли, сделав два медленных вдоха. - Потому что ты не боишься меня.
С этими словами, он отстранился и удалился по коридору. Кингсли стоял снаружи общей комнаты, глотая огромными глотками воздух, прислонившись спиной к холодному камню стены. Закрыв одной рукой глаза, он скользнул другой рукой в свои боксеры и погладил себя несколько раз, пока не кончил с содроганием и чуть слышным вздохом.
Мокрый, от собственной спермы, Кингсли вернулся в свою постель, не заботясь, даже о том, чтобы в первую очередь привести себя в порядок. Сорен подарил ему эту эрекцию и практически подарил ему оргазм. Он не хотел, смывать его так же, как не хотел принимать ванну после той ночи в лесу. Знание, что Сорен кончил внутри него, сделало все тяжелое испытание стоящим всего того страха и всей той боли.
И скоро, он пройдет его снова. Но как скоро?
Кингсли прожил следующий день, едва ли заметив что-то вокруг себя. Он прикладывал усилия, чтобы казаться здоровым и сознательным, узнающим свое окружение. Он отвечал на уроках. Он болтал с одноклассниками на обеде. Во время службы он даже вызвался почитать ежедневные чтения. Но его разум существовал исключительно для Сорена. И к вечеру он, наконец, мельком увидел его. Прогуливаясь по второму этажу библиотеки, Кингсли услышал голос Сорена. Но был ли это Сорен? Голос вроде его. Но нет. Этот голос звучал весело, ободрительно, с ноткой сухого остроумия. Он все еще мог с уверенностью сказать, что, если приплюсовать по времени, то сумма его разговоров с Сореном будет равна чуть менее одного часа. И каждая из этих бесед была переполнена напряженностью. Он остановился в коридоре и заглянул в аудиторию. Сорен стоял у доски перед классом, одетый в коричневые брюки, коричневый узорчатый жилет и белую рубашку с элегантно подвернутыми манжетами. Перед ним десяток одиннадцати - и двенадцатилеток, мямля, спрягали по-испански слово говорить.