- Я думаю, мне здесь понравится, - признал Кингсли. - Дыра, peut-être. Но это наша дыра.
Сорен, наконец, улыбнулся.
– Так и есть. И будет лучше, когда мы закончим. Мы можем принести чистую раскладушку и матрас из школы. На складе есть с десяток.
- И пол сгодится.
Сорен покачал головой.
- Я могу тебя ранить на полу. Я хочу, чтобы тебе было комфортно. И нам, возможно, придется иногда здесь ночевать.
Кингсли поднял брови.
- Придется? Или захочется?
Сорен повернулся и посмотрел ему в лицо.
– Неважно. И то и другое.
Кингсли решил, что «и то и другое» были его любимыми словами. Мгновением раньше он был слишком застенчив, чтобы взять Сорена за руку. Но теперь он привстал, наклонился к груди Сорена и поцеловал его. Сорен сначала не делал ничего, даже не отреагировал.
- Ты сатанинский католик, поцелуй меня, - сказал Кингсли у его губ.
Сорен рассмеялся, но потом сдался и ответил на поцелуй, сначала лениво, но потом с новой страстью. Через несколько секунд Кингсли лежал на спине еще раз. Грубая древесина впивалась в кожу, но он смаковал дискомфорт, упивался болью. Это была жизнь. Боль, секс, страх, грех… он думал, что умер в день, когда тела его родителей были кремированы, а их пепел сложен в сосуды. Но с Сореном он открыл новую жизнь, жизнь, которая не принадлежала бы ему, не умерли бы его родители.
- Пожалуйста, - молил Кингсли. - S’il vous plaît. Я хочу тебя...
Он перешел на французский язык снова, пока они целовались. Он жаждал тела Сорена и момент единения, что они всегда делили после избиения, закончился. Сорен отстранился и посмотрел на него сверху вниз. Он коснулся губ Кингсли.
- Я не могу. - Со вздохом, Сорен перевернулся на спину. Бок о бок снова, они смотрели в потолок, Сорен совершенно тихий и Кингсли изнемогающий от тщетной жажды.
- Ты говорил всерьез. Ты не можешь…
Кингсли позволил словам затихнуть. Он думал… он поверил Сорену, той ночью, когда тот признался, что не мог возбудиться без причинения боли. Но этот поцелуй, этот невероятный поцелуй, ни один человек не мог так целоваться и остаться телесно безучастным.
- Нет. Во мне давно что-то сломалось. Я никогда не исцелюсь. Ты сможешь простить меня?
- Non. Я имею в виду, нет, ничего в тебе не сломалось. Ты другой. Я, должно быть, тоже другой, раз я не против и люблю боль.
- Тыдругой.
- Vive la différence, oui?
- Oui, - сказал Сорен, мягко рассмеявшись. - Vive la différence.
- Как ты думаешь, может где-то есть такие же, как мы? Или так бывает только в книгах де Сада?
Сорен вздохнул.
- Я думаю, что должны быть где-то такие же, как и мы.
- Ужасающая мысль.
Кингсли улыбнулся в потолок.
- Действительно.
Сорен, казалось, смаковал эту идею. Кингсли же погрузился в нее с головой.
- Я найду их когда-нибудь, - решил Кингсли тогда и там. - И я подарю тебе их. У твоих ног будет тысяча человек, когда бы ты ни захотел их.
- Мне не нужно тысячи.
- Тогда, только одного. У нас должна быть девушка, у тебя и меня. Только для разнообразия.
- Девушка, это было бы неплохо.
- Мария или Мария Магдалина? - спросил Кингсли с дьявольской усмешкой.
- Мария Магдалина, конечно. Я всегда находил ее интереснее всех Марий.
- А как наша Мария Магдалина будет выглядеть?
- Она не может быть блондинкой, - сказал Сорен. – И тем более она не может быть похожей на тебя.
- Что-то среднее между нами? Она будет бледной, как ты, но с темными волосами, как я.
- Мы же не просим многого, верно?
- Это мечта. Мы можем сделать ее, какой нам хочется. Давай наградим ее зелеными глазами.
- Я предпочитаю черные.
- Тогда, и то, и другое, - храбро сказал Кингсли. - Черные волосы и зеленые глаза. Или, возможно, зеленые волосы и черные глаза.
- Звучит прекрасно. Какая она?
- Дикая.
Это было первое слово, что пришло на ум Кингу. Сорен казался таким контролирующим, таким холодным и сдержанным. У него должен быть кто-то теплый и дикий, чтобы сбалансировать это.
- Дикая, да. Неукротимая, - предложил Сорен.
- Но приручаемая. Иначе она сбежит.
Сорен покачал головой.
- Она сбежит, я уверен. Она не была бы по-настоящему дикой, если бы этого не сделала.
- Но она вернется?
- Да, она вернется. Она хочет, чтобы мы ее приручили.
- По крайней мере, мы так говорим себе, - сказал Кингсли, и перекатившись на бок, начал ласкать шею и ключицы Сорена.
- Она будет необузданнее и опаснее, чем мы с тобой вместе взятые.
- Я уже обожаю ее. Но я обещаю, что разделю ее с тобой, - пообещал Кингсли.