— Ты боишься, Логан?
Чертовски боюсь. Девушку. Маленькую, соблазнительную, красивую девушку, которая владеет мной. Которая способна меня разрушить.
— Я не боюсь.
— Я пугаю тебя. Между нами…
— Между нами ничего нет.
Она пренебрежительно машет рукой.
— Теперь ты действительно, мать твою, лжешь. Конечно, между нами что-то есть. — Она меняет тактику, наклоняясь ближе и понижая голос. — Ты хочешь поцеловать меня, Логан?
И лишь слова, простое предположение, вызывают в моем мозгу обжигающие образы — о великолепии того, чем может быть поцелуй милой Элли: сосущие губы, покусывающие зубы и влажные, ищущие языки.
Я говорю как человек, которого пытают, потому что так оно и есть — в самом прямом смысле этого слова.
— Нет.
Элли облизывает губы, и ее грудь вздымается, она приближается ко мне — мне просто нужно опустить голову всего на несколько сантиметров, чтобы попробовать ее на вкус.
— Лжец, — шепчет она.
И я рычу.
— Элли… черт.
— Да, мы дойдем до этого. — Она улыбается так мило, что я хочу целовать ее до изнеможения, потом перекинуть через колено, поднять платье и поцеловать ее и там тоже.
Я прижимаю кулаки к глазам, пытаясь прогнать эти мысли. Пытаясь восстановить контроль над ситуацией. Затем я показываю в сторону дворца.
— Элли… иди в свою комнату.
Она смеется мне в лицо.
— Ты хочешь пойти со мной?
Господи, помоги мне.
— Нет.
Каким-то чудом она выходит из машины, но, прежде чем закрыть дверь, оставляет меня с одним легкомысленным прощальным ответом.
— Это тоже ложь.
После того как Элли благополучно оказывается во дворце, я возвращаюсь к себе домой — и не нахожу покоя.
Потому что она здесь: я чувствую ее запах, как будто она пропитала стены своим ароматом флердоранжа, я вижу ее в каждой комнате, как будто она оставила здесь свою душу. Я слышу ее слова в голове — самые прекрасные слова, которые она когда-либо мне говорила.
Я так сильно хочу тебя…
Когда я прикасаюсь к себе…
А потом я делаю то же самое. Сжимаю в кулаке свой член и представляю, что это ее нежная ручка на моей горячей плоти. Я мечусь на матрасе, резко и быстро дрочу, а когда кончаю, моя спина выгибается дугой, и ее имя вырывается из меня, эхом отражаясь от пустых стен.
И все же я не могу уснуть. Я снова мастурбирую, на этот раз медленнее, растягивая процесс, представляя, как ее гибкое тело скользит по моему торсу — все то, что она сделала бы со мной, если бы я позволил. Все то, что она позволила бы мне сделать с ней. Охотно. Грязные, темные, пошлые штуки — где бы я ее трахнул, места, в которые она позволила бы мне кончить — ей в рот, на сиськи, на волосы, на ее задницу, глубоко в ее тугую, горячую вагину.
Как будто открылись шлюзы, и все желание, все мысли, которые я держал в узде, теперь вырвались на свободу и вышли из-под контроля. Было бы так легко сдаться. Просто фантастика — мне больно от того, как это было бы хорошо.
Но потом мне больно по другой причине.
Потому что я бы потерял все. Все, что построил за эти годы: мой долг, мое благородное призвание. Это все, что у меня есть. Парни из команды, члены королевской семьи — они моя единственная семья. И, если я пересеку эту черту с Элли, если выберу ее, все исчезнет. Все в дыму. Пути назад нет, только не после этого шага.
Черт меня возьми.
Я подумал о том, чтобы взять больничный, просто чтобы избежать искушения. Но это показалось трусостью.
Так что теперь, ближе к вечеру, я здесь, в «Похотливом козле», смотрю, как Элли поет и танцует на сцене — делает все возможное, чтобы сломить мое сопротивление. Чтобы соблазнить меня, подразнить, загипнотизировать.
И это работает.
Я, должно быть, гребаный трус.
— Вот Элли дает, да? — говорит Томми.
Так оно и есть. Она исполнила целый плей-лист прекрасных песен в караоке-автомате: «What About Love», «Angel of the Morning», «Silver Springs».
Я не идиот. Я знаю, о чем она поет. Поет мне.
Она начинает новую песню «Piece of My Heart». Я смотрю на нее — не могу смотреть ни на что другое. Она делает все всерьез — закрывает глаза и напевает, как Дженис, блин, Джоплин. Дергает себя за волосы, трясет задницей.
И я твердый. Как камень.