Удалось осмотреть и себя... Мама дорогая, да я обожженная мумия какая-то. Только без бинтов. Да что там бинтов, без клочка одежды. А как же не убиваемые труселя? Они-то где? Где, я вас спрашиваю, уважаемая Система? И вот я, голый, иссушенный, весь покрыт вонючей коростой ожога, которая полопалась и через трещины сочится сукровица. Воняю соответственно. На руках пальцы, словно птичьи лапы, почерневшие, тонкие и согнуты крючком. На ногах аналогично. Даже не берусь гадать, что там с моим лицом. Да и хрен с ними, с пальцами и лицом, я умудрился разглядеть, что там внизу. Вот там беда-беда! Петюня поджарился до состояния маленького скукоженного почерневшего стручка! Вот это, мля, ущерб так ущерб! Да за такое в колыбели убивать надо! А ещё они, суки, мою прелесть на дно пустили! Ну, ничего, дайте срок...
От напряженного рассматривания глаз быстро устал, заслезился и всё норовил закрыться. Да ещё это мотание туда-сюда, словно в гамаке, несмотря на мрачные мысли, перемежаемые сладкими грёзами о мсте ужасной, действовало довольно усыпляюще. Неожиданно для себя я просто уснул. Не потерял сознание, как несколько раз до этого, а уснул. Последней ускользающей мыслью было то, что регенерация, судя по улучшающемуся состоянию, однозначно работает. И это хорошо...
Проснулся от того, что меня грубо уронили на землю. Опять... Тело отозвалось вспышками боли, и я непроизвольно зашипел сквозь зубы. Несколько минут я лежал и пережидал феерические ощущения, аж слёзы из глаз потекли. А потом я их открыл. Оба, кстати.
Вечерело... Уронили меня прямо посреди небольшой полянки, окруженной большими, толстыми деревьями незнакомого вида. Хлипкий подлесок, что рос меж ними, перемежался шарообразными, густыми колючими кустами. Полтора десятка хобол уже пошли их рубить и огораживать промежутки меж деревьями. Логично. Какая-никакая, а защита на ночь.
Еще с десяток воинов суетились по поляне. Кто-то раскладывал костровище, кто-то зачищал тонкие прутья, чтобы насадить на них мясо. Пара хобол уже потрошили десяток подбитых птиц и ещё каких-то мелких грызунов. Два шамана деловито раскладывали на земле, чуть в стороне, какой-то паззл или пентаграмму из камушков, разноцветных перьев, косточек и ещё чего-то. В общем, творили магию из говна и палок. Охранную какую-нибудь...
В целом создавалось впечатление деловитой, упорядоченной и привычной суеты, в которой сквозил большой опыт таких действий.
На меня, спеленатого, словно куколка, внимания совсем не обращали. Довольно быстро всё как-то устроилось. Весело запылал костёр. Самые большие прогалы меж деревьев завалили колючкой. Шаманы, тихо постукивая в бубен и невнятно подвывая, наполняли свою конструкцию маной, ну, я так думаю. Остальные хобол расселись небольшими кучками недалеко вокруг костра. Что-то тихо бубнили друг другу, копались в сидорах, доставали непонятную мелочь, мацали в руках, показывая друг другу, иногда менялись, активно бормоча и кривя рожи. И все дружно не забывали следить за костром, бросая на него жадные взгляды. Пара поваров, не дожидаясь углей, уже вертела над пламенем насаженные тушки, которые не столько обжаривались, сколько подгорали. Ну, как говорится, горячее сырым не бывает.
Ко мне неспешной походкой подошел один из воинов. Низкий, кривоногий, крепкий. Тонкий, как у хищной птицы нос. Большие, слегка подсвечивающиеся в сумерках глаза. Узкий, почти безгубый рот. Удлинённый череп с высоким лбом. Двухцветные татухи на лице и по телу. В жесткий колтун на макушке, в виде шарика, вставлена пара перьев и резная узорами палочка. В ушах перфорация дырками и всяческими висюльками. Пучок бус, добротный пояс с бронзовым кинжалом, неплохая кожаная одежка с нашитыми костяными бляшками...
Нагнувшись надо мной, он долго смотрел прямо в глаза. Взгляд внимательный, умный. Совсем не такой, какой ожидаешь от безбашенного дикаря, глядя на его внешность и слушая его говор.
- Вонючий мяса! - буркнул он и, сморщившись, отстранился.
Я с трудом разлепил потрескавшиеся губы и облизал их языком, чтоб хоть как-то увлажнить.
- От куска протухшего мяса слышу, - с трудом прохрипел я. Запашок от него, и правда, был забористый. Походу с мытьём утырки совсем не дружат.
- Хы... - криво усмехнулся воин. - Твоя говорить. Хорошо, моя любит говорить.