— Вот как? — гость ненадолго задумался. — Признаться, я был уверен, что это имя должно было сказать вам совсем о другом.
Он выразительно посмотрел в сторону Рикарды, давая понять, что предпочел бы продолжить разговор наедине, но я сделала вид, что не поняла намека. От Арди секретов у меня не было.
— Если вы хотите что-то сказать, сударь, то говорите. Что дало его светлости основания полагать, что я откликнусь на его просьбу? И откуда он вообще узнал о моем существовании?
Казалось, от этих вопросов он растерялся еще больше, но, после некоторых сомнений, всё-таки сказал:
— Было бы странно, мадемуазель Легран, если бы его светлость не знал о существовании собственной дочери.
Он сделал паузу, давая мне время осознать смысл его слов, но мне потребовалось на это слишком много времени. Отец? Герцог Эрсан — мой отец? Кто мог поверить в такую чушь?
— Кажется, вы сомневаетесь в моих словах, мадемуазель? — спросил он, так и не дождавшись от меня ответа.
— Я полагаю их за издевку, сударь, — я надеялась, что мой голос звучал достаточно холодно для того, чтобы странный посетитель понял, что я не склонна продолжать разговор. — Я прекрасно знаю, кто был моим отцом — шевалье Легран. К сожалению, он уже умер и не сможет потребовать у вас ответа за то оскорбление, что вы пытаетесь нам нанести. Но поверьте — мне и самой хватит решимости спустить вас с лестницы, если вы не удалитесь сию же минуту.
Он поклонился с самым почтительным видом и виновато улыбнулся:
— Я совсем не хотел обидеть вас, мадемуазель! И если вы соблаговолите выслушать меня, я всё вам объясню. Хотя, когда его светлость отправлял меня сюда, он был уверен, что объяснять ничего не придется. Мы полагали, что ваша матушка давно открыла вам правду.
О какой правде он говорил? Да, матушка перед самой своей болезнью хотела поговорить со мной о чём-то важном — когда она только начала хворать и еще не потеряла связь с действительностью, то отправила письмо в академию, где я училась, прося срочно приехать. Но, к сожалению, хоть я и выехала сразу по получению письма, приехала домой я слишком поздно — матушка уже не узнала меня.
— Ну, что же, сударь, я слушаю вас, — кивнула я, заранее решив не верить ни единому его слову.
Я не предложила ему присесть, и он, печально взглянув на стоявший в нескольких шагах от него стул, вынужден был продолжать переминаться с ноги на ногу.
— Чуть более двадцати лет назад ваша матушка служила гувернанткой в замке Эрсанов — она занималась с мадемуазель Эрсан иностранными языками. Нынешний герцог тогда был тоже молод, и между ним и вашей матушкой возникла симпатия. Но вы же понимаете, что разница в общественном положении между ними была слишком велика, чтобы речь могла идти о браке. И сознавая это, ваша матушка поступила благородно — поняв, что она находится в положении, она уехала из замка, а через некоторое время вышла замуж за шевалье Леграна.
Он говорил весьма гладко, но я всё равно покачала головой:
— Простите, сударь, но я вам не верю.
На сей раз он кивнул.
— Я понимаю, мадемуазель, что для вас всё это оказалось слишком неожиданным. Но, быть может, если я дам вам время для того, чтобы вы могли спокойно поразмыслить об этом, вы придете совсем к другому выводу. Вдруг что-то в вашей памяти подскажет вам, что я говорю правду.
— И не надейтесь, сударь! — решительно заявила я. — Но даже если бы вы вдруг оказались правы, то не кажется ли вам, что герцог Эрсан слишком поздно проникся отцовскими чувствами? Если он столько лет предпочитал не вспоминать о том, что у него есть дочь, то я уверена, что он может продолжать делать это и дальше. А раз так, то наш дальнейший разговор становится бессмысленным.
— Но вы не правы, мадемуазель! — с горячностью воскликнул гость. — Его светлость всегда помнил о вас, и если прежде он не принимал участия в вашей судьбе, то лишь потому, что ваша матушка была против этого. Она не принимала от него никакой денежной помощи, хотя я лично несколько раз приезжал к ней по этому вопросу. И лишь однажды, на ваше шестнадцатилетие она позволила его светлости сделать вам подарок. Может быть, вы вспомните — это была серебряная брошь в виде цветка с сапфирами.
— И опять вы врете, сударь! — возразила я. — Да, я получила эту брошь пять лет назад, но это была фамильная драгоценность Легранов. Мой отец, когда еще был жив, просил подарить эту брошь мне на совершеннолетие. А в день свадьбы он подарил матушке такие же, в форме цветков, синие серьги!
Я выпалила это и осеклась, заметив улыбку на губах гостя. Не хотел ли он этим сказать, что серьги тоже были подарком герцога?