Во всяком случае, все это Мишель почерпнул из найденной переписки канцлера с представителями «Ивовой ветви», которой они с королевой заранее продали значительную часть Даринского хребта в виде концессий на добычу.
Однако много вопросов осталось невыясненными.
Непонятно было, как именно канцлер вышел на «Ивовую ветвь» и через кого он поддерживал с ними связь. А также кто именно еще состоял в этом заговоре: бог с ним, с придворными лизоблюдами, но наверняка ведь канцлер привлек на свою сторону часть герцогов и баронов — иначе можно и не начинать! А этой информации нигде не было. Непонятно было, зачем потребовалось идти на такие сложности и пытаться непременно сохранить Бэзила квазиживым. Непонятно было, почему Адам Хемпстед предпочел разбить голову о мостовую, чем передавать престол дядюшке. Любовь к сыну? Но этим он, наоборот, вывел бы Бэзила из-под удара. Ненависть к дядюшке? Но, насколько знал Мишель, никаких особенно негативных чувств король к своему дяде не испытывал — они просто мало общались. Да, в силу своих личных качеств принц Рой был бы одним из худших королей этого мира. Но в ситуации, когда все равно интервенция из соседнего мира добилась успеха, какая уже разница?
Или Адам Хемпстед действительно сознательно пожертвовал собой, затягивая время, и давая Мишелю возможность переломить ход вторжения?
— Я не сбрасываю этого со счетов, — сказал мой друг, усталый и осунувшийся, присев на край кровати, в которой я добирал хоть немного сна. Именно сна: хоть я когда-то и хвастал женам, что «настолько я никогда не устаю», но увы. Стоило Дарине привести меня в первую попавшуюся спальню, как я отрубился, даже не раздевшись — уж где там выполнить свое обещание насчет «всего времени мира»!
Кстати, устал настолько, что мне даже снов не снилось — хотя я был почти уверен, что Рагна непременно пытается со мной связаться.
А когда я проснулся, никого из моих жен рядом не оказалось, зато оказался Мишель. Который, оказывается, пришел просить моей помощи в извлечении информации из лорда-канцлера, барона Нейвина!
— Погоди, — сказал я, моргая спросонья. — Я чего-то не понимаю. Ты. Просишь. Меня. Пытать этого мужика?
— Да, — кивнул Мишель. — Я мог бы обратиться к штатному палачу, но информация, как ты понимаешь, очень деликатная. А ты все-таки некромант.
«Ты ж программист», — по ассоциации вспомнил я.
— Во-первых, я хреновый некромант, — я потер лицо руками. — Во-вторых, есть множество этических и практических ограничений на использование нашей силы. Да и ее у меня сейчас кот наплакал…
— Помнишь ту дурацкую песню про тебя и твоих жен, которую до сих пор нет-нет да и закажет кто-нибудь в таверне? — спросил Мишель.
— Да-а? — я тут же выпрямился.
Леу и Рагна в свое время решили, что это Кэтрин какому-то барду растрепала о наших приключениях — но, по зрелом размышлении, я понял, что это отнюдь не в ее характере. Наемница, конечно, девица легкомысленная (была!), но не сплетница. И уж точно не стала бы неуважительно отзываться о Ханне или той же Леу, с которыми успела от души подружиться! Да и о Рагне бы не стала. Правда, она могла рассказать совсем в другом ключе, а какой-то идиот-бард переделал, но при встрече Кэт сама опровергла это, сказав, что появление песни стало для нее полным сюрпризом. Хотя ей, в отличие от меня, баллада очень даже понравилась! Как она сказала, «задорная такая и смешная».
Но кто еще мог знать нашу историю в таких подробностях? Мишеля или Габриэля подозревать было нелепо… Опять же, меня смущало то, что песня как-то очень быстро распространилась по королевству, невзирая на ее, по моей пристрастной оценке, более чем скромные художественные достоинства! То есть автор должен был быть известным исполнителем изначально, скорее всего, столичным — а песня ходила анонимно, никто ее авторства не знал.
— Я тебе намекну, — сказал Мишель. — Во-первых, песня впервые стала исполняться среди придворных, и уж потом ушла в народ. Во-вторых, канцлер Нейвин получал подробнейшие отчеты обо всем походе против Темного властелина — от меня лично.
— Ты хочешь сказать, что это он⁈ — сложил я два и два.
— Развлекался он так, — скривился Мишель. — Отдыхал от трудов неправедных! Оказывается, «Балладу о чаше» и «Огненный клинок» тоже он написал! Я настолько разочарован и обижен, что хоть плачь. Это были мои любимые песни.